работал с самим Бадмаевым, это резко  повысит  его  шансы.  Пока  же  он
проводил бесконечные серии опытов и строил математические модели  плечом
к плечу со светочем науки чуть более года. И уже сомневался, выдержит ли
три. Академик  Бадмаев  был  сухопарым,  лысоватым,  лицо  у  него  было
приветливым и добрым, как, впрочем, и  характер;  непереносимым  он  был
лишь в вопросах работы, но именно здесь-то Володя с ним  и  пересекался.
Небесно-голубые  глаза  Петра  Семеновича  радовались  всякой   букашке,
каждому  цветочку,  но  могли  подернуться  недовольной  пеленой,   если
кто-нибудь не разделял его восторгов.
   Сам  же  Владимир  был  высоким,  мускулистым,  его   черные   волосы
жесткостью напоминали щетину, а правильные черты лица привлекали женские
взгляды. И он вовсе не был застенчивым, как думали  молодые  лаборантки,
просто он до сих пор ждал настоящей любви и не  хотел  размениваться  на
мелочи, особенно  затевая  служебные  романы.  Собственно,  именно  этот
юношеский максимализм и мешал Володе по сей день стать мужчиной  в,  так
сказать, физиологическом смысле  этого  слова.  Широкий  и  высокий  лоб
Владимира указывал на то, и что его обладатель - человек весьма умный; о
том же говорили и глаза, чуть насмешливо и  проницательно  глядевшие  на
жизнь - свою ли, своих ли знакомых, вообще  ли  на  Жизнь  в  глобальном
смысле этого слова. Владимир был человеком верующим, православным - и не
на словах, как почти все москвичи тогдашних лет, но и на самом деле,  то
есть постился, молился утром  и  вечером,  любил  почитать  книжки,  где
рассказывалось о чудесах и подвижниках незапамятной  древности.  Усы  он
носил, а вот бороду брил - ему казалось, что своим наличием она будет не
украшать, а скорее уродовать его лицо, жидковатой  выходила  бородка-то.
Фигура у  Владимира  была  вполне  мужской,  крепкой  и  подтянутой.  Он
ежедневно хоть немного, да занимался на тренажере, установленном  в  его
комнате, и был вполне доволен своей внешностью. А вот  тем,  что  теперь
ему приходилось слушать в обеденный  перерыв  -  газетку,  которую  Петр
Семенович читал вслух, - он доволен не был. Володя очень любил  плавать,
а  Институт  биофизики  стоял  почти  совсем  на   берегу   Строгинского
водохранилища, и часа вполне хватило бы, чтобы слегка поразмяться.
   Однако Петр Семенович, ко всем обращавшийся по  имени-отчеству,  и  к
тому же на "вы", сказал без четверти час, за 15 минут до перерыва:
   - Владимир Александрович, не составите ли вы  сегодня  мне  компанию,
присоединившись к моей трапезе? Я угощаю.
   -  Я  вообще-то  думал  окунуться,  сегодня  так  тепло,  -  печально
откликнулся тогда Володя, зная, что о настойчивости и целеустремленности
его шефа слагались легенды.
   Тот, подтверждая свою репутацию, продолжал:
   - Ну вы же  не  откажете  старику,  коль  скоро  он  просит  о  такой
небольшой любезности. Вы же знаете,  что  я  не  выношу  одиночества,  а
обедать привык на своем рабочем месте. Так вы  не  покинете  меня,  друг
мой?
   - Конечно же, нет, - смирился Володя. Он твердо  знал,  что  еще  два
года, и поминай его в Москве как звали. Он будет обедать  на  затерянной
станции среди волн Тихого океана,  а  Петр  Семенович  пусть  ищет  себе
нового благодарного слушателя. А пока он останется.  Увы,  за  все  надо
платить...
   И вот теперь Володя сидел над опустевшей тарелкой и слушал, как  Петр