однако они даже этого не заметили.  Собственно,  Пересядько  был  сейчас
нужен академику даже больше, чем Володя.  Что  мог  подсказать  Владимир
светочу науки с мировым именем? А вот Роману Максимовичу  Бадмаев  порой
бросал короткие вопросы или давал лаконичные  распоряжения.  К  примеру:
"Где существ заметили впервые?" Пересядько  же,  что-то  вновь  жалостно
бубнивший про военных, вел академика к карте области, висевшей на  стене
барака, где, как потом узнал Володя, отдыхали комбайнеры во время уборки
урожая, и показывал карандашом  это  злополучное  место.  Затем  Бадмаев
вновь погружался в  себя  или  набрасывал  с  горячностью  лихорадочного
больного карандашиком на листочке зубную формулу существа,  которого  он
изучал по видеокассете, конфискованной им у Владимира сразу после съемки
сквирлов. К слову, сквирлами их уже успели обозвать местные  жители,  на
чьи х огородах  зверьки  также  разбойничали,  за  их  протяжные  крики,
которыми те обменивались во время своих набегов. Ближе к вечеру  Бадмаев
распорядился, чтобы его отвезли в  деревушку,  откуда  впервые  поступил
сигнал о незнакомых  созданиях,  и,  оставив  Володю  охранять  технику,
налегке помчался  туда  в  обществе  взмокшего  Пересядько.  Вообще,  он
развернул на удивление бурную деятельность, смысла которой даже  Володя,
уж не говоря о Романе Максимовиче, пока не мог постичь. Владимир заварил
себе кофе и задумчиво пил его, глядя, как порозовевшее солнце опускается
в такую обыкновенную тучу, и думал, что  академик,  взбрели  это  ему  в
голову, преспокойно заночует в той самой деревушке, забыв и про  Володю,
и про оборудование. Петр Семенович вел себя так, будто вся  Белгородская
область сейчас была его лабораторией, а окружающие - не  более  чем  его
сотрудниками.  Однако  разогнавшаяся  до  предельной,  для   проселочной
дороги, скорости машина,  которую  Володя  заметил  загодя  по  высокому
шлейфу  поднятой  ею  пыли,  наконец  доставила  академика  обратно.  Он
распахнул дверцу и выскочил из машины  с  невиданной  прежде  Владимиром
торопливостью. Очки академика  сбились  куда-то  набок,  карман  пиджака
вывернулся, рубашка расстегнулась на  животе,  колени  были  вымазаны  в
грязи и сверху вываляны в пыли, на лице же  застыла  пугающая  блаженная
улыбка. Это был вид человека, сошедшего с ума на своем  собственном  дне
рождения от обилия подарков. Глаза Бадмаева были расширены вдвое  против
обыкновенного, почти выпучены, и со стремительностью  юноши,  еще  более
насторожившей  Володю,  он  подскочил  к  своему   помощнику,   потрясая
баночкой, на дне которой шевелилось нечто.
   - Я докажу! - закричал он. - Я докажу, что это существо не может быть
с нашей планеты! Гляди, Володя, здесь личинки особей того вида,  который
ты сегодня отснял на камеру. Я нашел  целых  три!  Представляешь,  какая
удача! Одну мы с тобой вскроем, другую заспиртуем, третью скормим курице
и будем  записывать  на  камеру  все  стадии  до  появления  имаго!  Это
поразительно!
   Владимир, прошлой ночью и  так  спавший  по  милости  Бадмаева  менее
четырех часов со всеми сборами и перелетами, робко поинтересовался:
   - Начнем завтра утром?
   - Да ты что?! - вытянув шею и страшно глядя на Володю поверх очков, с
видом Ивана Грозного, беседующего напоследок с сыном,  зловеще  протянул
тот.  Владимир  же  начинал  догадываться,  как   некоторые   становятся
академиками.  Для  этого  надо  прежде  всего  полностью  свихнуться  на
какой-либо науке. - Да тут дело пахнет Нобелевской премией, а ты  смеешь