торопить нельзя, мастер -- сам  себе  голова: это всякий  хозяин сообразит. И
хоть  и бегал вокруг, и  кипятил кровь, а особо подгонять не решался. И Егор
работал, как сердце велело: где поднажать, где передохнуть, а где  и отойти,
присесть на бревнышко, на  работу со стороны глянуть.  Да не торопливо, не в
задыхе --  спокойно, вглядчиво,  на три цигарки. За  эту работу кормили его с
семейством  ежедень, штаны старые дали и домишко. В  общем, Егор не сетовал,
не  обижался: по закону,  по сговору все было  сделано. Полмесяца он в новом
жилье устраивался, неделю радовался, а потом пошел работу искать. Не за ради
дома да удобства родственника- за ради хлебушка.
     Плотник есть плотник: за ним всегда  работа бегает -- не  он за работой.
Тем более, что весь поселок труд Егоров  видел, да и петух  тот, его топором
сработанный, с  конька на весь белый свет  кукарекал.  Так  что взяли Егора,
можно сказать, с поясным поклоном в  плотницкую бригаду местной строительной
конторы. Взять-то взяли, а через полмесяца...
     -- Полушкин! Ты сколько ден стенку лизать будешь?
     -- Дык ведь это... Доска с доской не сходится.
     -- Ну и хрен  с ними, с досками! Тебе, что  ль,  тут жить?  У  нас  план
горит, премиальные...
     -- Дык ведь для людей жа...
     -- Слазь с лесов! Давай на новый объект!
     -- Дык ведь щели.
     -- Слазь, тебе говорят!..
     Слезал Егор.  Слезал,  шел  на  новый  объект,  стыдясь  оглянуться  на
собственную  работу.  И  с  нового  объекта  тоже слезал под  сочную  ругань
бригадира, и снова куда-то шел, на какой-то самоновейший объект, снова делал
что-то  где-то, топором  тюкал,  и снова  волокли  его, не давая возможности
сделать так, чтобы  не  маялась  совесть.  А через месяц вдруг швырнул  Егор
казенные рукавицы, взял личный топор и притопал домой за пять часов до конца
работы.
     -- Не  могу я там, Тинушка, ты уж  не  серчай. Не дело у них -- понарошка
какая-то.
     -- Ах горе ты мое бедоносец юродивый!..
     -- Да уж что уж. Стало быть, так, раз оно не этак.
     Откочевал  он в  другую  бригаду, потом  в  другую контору,  потом  еще
куда-то. Мыкался, маялся, ругань терпел, но этой поскаковской работы терпеть
никак не мог научиться.  И  мотало  его по объектам  да  бригадам,  пока  не
перебрал он их все, что были в  поселке. А как перебрал, так и отступился: в
разнорабочие пошел. Это, стало быть, куда пошлют да чего велят.
     И здесь, однако, не все у  него гладко сходилось. В  мае -- только земля
вздохнула  --  определили его траншею под канализацию копать. Прораб лично по
веревке
     трассу ему отбил, колышков натыкал, чтоб линия была,
     по лопате глубину отметил:
     -- Вот до сих, Полушкин. И чтоб по ниточке.
     -- Ну, понимаем.
     -- Грунт в одну сторону кидай, не разбрасывай.
     -- Ну, дык...
     -- Нормы не задаю: мужик ты совестливый. Но чтоб...
     -- Нет тут вашего беспокойства.
     -- Ну,  добро, Полушкин. Приступай.  Поплевал  Егор на руки,  приступил.