глаза-то грустные-грустные...
     - Выдумщица ты, - улыбнулся он. - Фантазерка.
     - Выходит,  тебе наплевать, что я встречаюсь с ним? - Высокий голос ее
прозвучал слишком громко,  и  проходивший  вдоль  чугунной  ограды  пожилой
мужчина с  пестрой  лопоухой  спаниелькой  покосился  на  них.  -  Как было
наплевать, что за мной Гарик волочится? - не обращая на прохожего внимания,
продолжала Алена.  - И тебе будет безразлично, если я еще с кем-нибудь буду
встречаться? Ты все будешь такой же  твердокаменный  и  невозмутимый?  Даже
если я  выйду  замуж за другого?  Ты останешься моим другом?  Будешь с моим
мужем играть в домино и нянчить моих детей?  Ты на это только  и  способен,
да? Отвечай, Президент!
     - Видишь ли,  - спокойно сказал он,  - я почему-то  не  чувствую  себя
виноватым перед тобой...
     - Ты никогда не бываешь виноватым, - ядовито заметила она. - Ты всегда
прав, как и подобает настоящему президенту.
     - Тебе еще пе надоело? - устало спросил он.
     - Приставать к тебе?
     - Называть меня президентом.
     - Напрасно   обижаешься:   родись   ты   несколькими   веками  раньше,
обязательно стал  бы  великим  полководцем...  Таким  же,   как   Александр
Македонский или как Александр Невский.
     - Больше ты не знаешь полководцев по имени Александр? - спросил он:
     - Знаю, - выпалила она. - Александр Сорока!
     - Не остроумно, - усмехнулся он.
     Она смотрела на него яростными глазами, щеки порозовели от гнева.  Она
чувствовала себя  виноватой,  ей  хотелось  объяснить  Сороке,  что  с  ней
происходит, почему  она  встречается  с  Борисом,  но Сорока не спрашивал и
вообще делал вид,  что все в  порядке.  Неужели  он  на  самом  деле  такой
твердокаменный?.. Откуда  ей  было  знать,  что Сорока прилагал неимоверные
усилия, чтобы быть спокойным, невозмутимым?  С того самого вечера, когда он
увидел, как Алена садилась в машину Бориса,  он не находил себе места.  Вот
уже две недели Сорока боролся сам с собой - вернее,  с  ревностью,  которая
будто огнем  опалила  его.  Ведь  он  когда-то,  еще весной,  растолковывал
Гарику, что-де ревность - низкое, животное чувство... Как же так случилось,
что его тоже не минула чаша сия?  Он долго не мог заснуть, из головы не шли
Алена и Борис...  И ночью во сне Сорока ревновал Алену,  мучился из-за нее,
страдал... А  вот  сейчас она требует,  чтобы он признался ей в этом.  Нет,
такого она не дождется от него!
     Наверное, для   того,   чтобы  успокоиться,  Алена  достала  из  сумки
коробочку для подкраски ресниц,  губную помаду.  Летом в  Островитине  она,
кажется, лишь один раз воспользовалась косметикой, а вот в Ленинграде стала
краситься... "Чтобы  понравиться  Борису..."  -   зашевелилась   в   голове
недостойная мыслишка, и он ее тут же с негодованием отогнал прочь.
     - Довел  меня  до  слез,  -  обиженно   проговорила   Алена,   проводя
бледно-розовой помадой по своим и так ярким губам.
     - Я? - изумился Сорока.
     - Да,   тебя,  пожалуй,  не  в  чем  упрекнуть,  -  сказала  она  и  с
любопытством посмотрела ему в глаза. - А это плохо, Тима. Ты - как та самая
стена, от  которой  отскакивает  горох.  Скажи:  ты  хоть  раз с кем-нибудь
серьезно поругался?