отказаться  от  осла,  продать  его.  После  смерти  Бена  она   перестала
заботиться об осле, только тупо - как и на все вокруг - смотрела  на  него
без всякого интереса, - смотрела, как он бродит по лугу, пощипывая  траву.
Ему не хватало ее, не хватало внимания, к которому он уже  привык  в  этой
своей новой жизни здесь; иногда по утрам он подходил к изгороди и  смотрел
на дом, закидывал голову и кричал. Когда Джо приходил  проведать  ее  -  а
приходил он почти каждый день, - он спускался вниз, на луг, наполнял водой
ведерко и разговаривал с животным, чтобы оно не чувствовало себя - подобно
Рут - совсем заброшенным, совсем одиноким.
   И сейчас, когда из мрака донесся крик осла, она подумала снова:  почему
я держу его? Зачем он мне? И поняла почему: потому что Бен купил его и  он
принадлежит ей; осел был частью старой жизни, а теперь она уже  больше  не
хотела отбросить от себя все, что напоминало ей прежнее.  К  тому  же  она
привязалась к ослу, ей нравилось смотреть на его неуклюжее  серое  тельце,
на его потешные ноги; вид животного успокаивал ее, как успокаивал вид кур;
ей не хотелось, поглядев на луг, увидеть, что он пуст.
   Яблони росли так тесно, тропинка между ними была такой узкой, что она -
как всегда по ночам - должна была вытянуть  перед  собой  руку,  нащупывая
себе путь, словно слепая, отстраняя нависавшие низко над землей ветви.  И,
вытянув руку, ступила на травянистый край тропинки, поскользнулась и  едва
не упала,  наткнувшись  на  ствол  дерева.  Ушиба  она  не  почувствовала.
Выпрямившись, она провела ладонью вверх и вниз по коре дерева.  Кора  была
шершавой и даже местами корявой и очень холодной.  Бен  собирался  срубить
эти яблони. Они были  очень  старые,  неухоженные:  старик  Слай,  полвека
владевший до них домом и этим садом, никогда не обрезал яблони,  и  теперь
они из года в год приносили совсем мало яблок - маленьких, очень твердых и
кислых, висевших небольшими кучками, высоко, только  на  самых  верхушках.
Срубим их, говорил Бен, и у нас хватит топлива на несколько лет - хорошего
топлива, с приятным запахом и чистой, мягкой золой.  А  потом  он  посадит
молодые саженцы - новые яблоньки и грушевые деревья и айвовые,  а  до  тех
пор, пока деревья не подрастут, у них из дома будет хороший вид на  луг  и
березовую рощу за лугом.
   Теперь яблони останутся здесь. Потому что, если бы даже кому-нибудь  из
местных парней пришла охота  срубить  их  для  нее,  она  их  об  этом  не
попросит. Она никогда никого не станет просить ни о  чем,  с  первого  дня
поклялась не просить. К тому же эти  деревья,  как  и  осел,  были  частью
старой жизни - тем, за что она старалась уцепиться теперь.
   Простояв так, держась за дерево, несколько минут, она  вдруг  осознала,
что не чувствует себя больше чужой всему, совершенно  одинокой  в  пустом,
мертвом мире.  Осел  кричал,  она  ощущала  сладковатый  аромат  последних
левкоев и табачных посадок, а там, впереди  -  на  верхушке  курятника,  -
сидевших рядком кур. Все жило. Земля вращалась.
   Уход за курами - вот то единственное, что и сейчас все  еще  доставляло
ей удовольствие, и она  старалась  сохранить  это.  И  ни  одного  дня  не
проходило теперь без  того,  чтобы  она  не  думала  об  этой  ежевечерней
прогулке к курам; только одного этого она и  ждала.  Куры  знали  ее.  Они
доверяли ей. И они  были  надежны,  всегда  на  своем  месте,  как  только
стемнеет, ждали, что их загонят в курятник. Заслышав, как  она  отодвигает
засов, они издавали негромкие звуки, которые, казалось, рождались где-то в
глубине их оперения, - звуки, похожие на воркование  голубей.  Она  крепко