Василий Николаевич часто запирался в своей комнате и долго  ходил  там  из
угла в угол, но порой и ночью из-за стены доносились его равномерные шаги,
чиркали спички - и тетя Глаша не спала, слушая эти звуки  в  тишине  дома.
Утром же,  когда  она  входила  в  его  опустевшую,  застуженную  комнату,
подметала,  вытряхивала  из  пепельницы  окурки,  везде  -  на  столе,  на
тумбочке, на стульях - лежали книги с мудреными военными  заглавиями,  меж
раскрытых страниц темнел папиросный пепел. О чем он думал по ночам?
   Раз во время этой  утренней  уборки  из  середины  одной  книги  выпала
крохотная, уже пожелтевшая от времени  фотокарточка;  на  обороте  детским
круглым почерком было написано: "Родной мой, я всегда тебя буду  помнить".
Тетя Глаша, охнув, опустилась на стул и  заплакала  -  это  была  Лидочка,
покойная жена Василия Николаевича: с тонкой шеей, большеглазая, с наивной,
смущенной полуулыбкой, которая как бы говорила: "Не смотрите на  меня  так
пристально, я не хочу улыбаться", - это совсем детское лицо поразило ее. И
целый день тетя Глаша думала об этой улыбке, об этой тонкой ее, слабой шее
и даже несколько раз доставала и смотрела на маленькую зеленую пилотку  со
звездочкой, которая лежала в чемодане у Василия Николаевича, хранимая  им.
Это было все, что уцелело от жены его; сама она осталась в далекой Польше,
на высоте 235, возле незнакомого города Санок.
   Тетя Глаша никогда не видела ее живой, никогда не слышала ее  голоса  -
знала  только,  что  она  была  военной  сестрой  и  работала  в  каком-то
медсанбате, где Василий Николаевич познакомился с ней.
   "Господи, - прижимая руки к груди, думала она в тот день, когда увидела
фотокарточку, - ведь совсем ребенок. Зачем ее убили?"
   Но Василий Николаевич ничего не говорил о  своей  жене;  и  когда  Валя
настойчиво просила его что-нибудь рассказать  о  ней,  он  лишь  хмурился,
отвечая: "Все прошло, Валюша".
   Но, очевидно, ничего не прошло.
   Недавно к ним зашла молоденькая медсестра из госпиталя, и,  когда  Валя
представила ее: "Это Лидочка", Василий Николаевич быстрее, чем надо, пожал
ее протянутую руку; и тете  Глаше  показалось,  в  глазах  его  толкнулось
выражение невысказанного вопроса. "Очень приятно, Лидочка", - сказал он  и
произнес слово "Лидочка" так медленно  и  ненадежно,  что  эта  медсестра,
покраснев, спросила: "Вам не  нравится  мое  имя?"  Он  посмотрел  на  нее
странно и ответил, что имя это очень ей подходит, и ушел в  свою  комнату,
извинившись.
   В Новый год он не пошел на вечер в училище, наверно, потому, что ранним
утром принесли письмо. Тетя Глаша вынула  белый  треугольничек  из  ящика,
шевеля губами, прочитала на штемпеле: "Проверено военной  цензурой",  -  и
крикнула радостно:
   - Васенька!
   А он вышел с намыленной щекой,  без  кителя,  в  нижней  рубашке,  взял
письмо и тут же, держа еще в руке помазок, прочитал его; и  впервые  вдруг
крепко выругался вслух - видимо, забыл, что рядом стояла тетя Глаша.
   - Убило кого? - спросила она упавшим голосом. - Товарища твоего?
   - Да... старшего лейтенанта Дербичева. Какой  парень  был  -  цены  ему
нет!..
   И тотчас же ушел к себе, слышно было - затих, а когда теперь  он  лежал
на диване, весь день не выходя из дому, и когда говорил  о  доброте,  тетя
Глаша чувствовала, о чем думал он, и в порыве  непроходящей  жалости  и  к