Опять начались рассказы о многочисленных интригах, о получении обещаний от
А по совету Б и В, от Б по  совету  А  и  В...  -  Самое  важное  то,  что
приходится играть не по правилам, - объяснил он Шейле. И опять бесконечные
рассказы о преодолении трудностей с таким  умением  и  изобретательностью,
что мои коллеги, с которыми я беседовал днем,  казались  дельцами  второго
сорта.
   Слушая его, я все время следил за Шейлой, - так было  все  годы  нашего
брака. Она повернулась к нему, и на фоне  стены  отчетливо  вырисовывались
резкие очертания ее носа и губ, с лица исчезли напряженность и бросавшаяся
в глаза неподвижность, на нем не было  и  следа  тика.  Она,  пожалуй,  не
проявляла  знакомой  мне  спокойной  непринужденности,  которая  была   ей
свойственна в обществе ее подопечных, но ведь среди них  еще  ни  разу  не
было такого жизнерадостного человека. Мне то и дело приходилось напоминать
самому себе, что Робинсон, по его собственному признанию, очень нуждается,
так как живет вместе с больной женой всего на сто пятьдесят фунтов в  год.
У Шейлы был такой вид, словно она всему верит, а это с ней бывало редко.
   На одно мгновение, просто по укоренившейся привычке, у  меня  мелькнула
мысль: неужели он ей нравится? Возможно, такие холодные натуры,  как  она,
меньше других заботятся о том, насколько неуклюжим  или  смешным  выглядит
объект их внимания в глазах остальных людей. Оказывая добрую услугу  этому
шестидесятилетнему человеку, которого другие считали эксцентричным, Шейла,
быть может, познала благословенное чувство полового  влечения.  Во  всяком
случае, она раскраснелась, и добрый час я был свободен от постоянной своей
ответственности: ей удалось забыться.
   Робинсон, столь же естественный  за  едой,  как  и  в  своей  политике,
попросил еще мяса  и  продолжал  разглагольствовать  о  недавних  попытках
добыть деньги. Некий преуспевающий писатель, знавший его в лучшие дни, дал
ему рекомендательное письмо к одной страховой компании.  Тут  Робинсон  на
минуту отвлекся от темы, и его слоновьи  глазки  заблестели;  он  принялся
рассказывать нам  скандальный  анекдот  об  этом  преуспевающем  писателе,
молодом  актере  и  какой-то  стареющей  женщине  и  при  этом   неотрывно
рассматривал Шейлу, пытаясь проникнуть в наши с ней отношения.
   Рассказав анекдот, но не получив  отклика,  он  вернулся  к  истории  о
страховой компании. Его пригласили  в  Сити,  угостили  кофе  со  скверным
печеньем, а  потом  сказали,  что  они  вложили  миллионы  в  промышленные
концерны.
   - Подумайте только, - они толкуют о миллионах мне! - воскликнул он.
   - Они не хотели вас обидеть, - заметил я.
   - Нужно быть более чутким, - сказал Робинсон. - Говорили  о  миллионах,
когда мне нужно было всего девятьсот фунтов.
   Я  был  почти  уверен,  что  он  назвал  не  тысячу  фунтов  для  чисто
психологического эффекта, - так обычно поступали в магазинах, где моя мать
покупала  нам  вещи:  не  говорили  "пять  шиллингов",  а  всегда  "четыре
шиллинга, одиннадцать пенсов и три фартинга".
   - Более того, - продолжал Робинсон, - они вовсе не собирались дать  мне
даже эту сумму. Все говорили и говорили  про  свои  миллионы,  а  когда  я
перешел к делу, сразу сникли.
   - Но хоть что-нибудь они вам предложили? - спросила Шейла.
   - Из игры всегда нужно выходить с достоинством, -  наставительно  изрек
Робинсон, и мне пришло в голову, что за эти два часа  он  высказал  больше