вить, мне, слышите, ублюдки и долбоебы! Потому что никто, блядь, этого
не сделает за меня, все лентяи сонные, или воры, или мудаки, или на со-
держании у спецслужб.
Невидимые зрители аплодировали. Грохнул выстрел. Ну конечно, кому-то
не понравились столь бесстрашные речи, они всегда кому-то не нравятся,
как правило, большинству. Еще выстрел, и Шопенгауэр упал, в падении гро-
хотнул из <беретты>. Кто-то закричал. Не нравится, козлы? Так это я доб-
рый. Завтра я вас распакую по концлагерям.
По нему стреляли минимум с двух позиций, причем слева била уже корот-
кая очередь. Он огрызался одиночными, экономя запас.
- Подожди, щас мы их угондошим на хер! - заорали поблизости.
Из лесочка выкатил БТР. Пару раз дернулось огнем, и все стихло. Двое
недругов полегли сразу, третий пытался было бежать, подраненый и обезу-
мевший. Несчастного положили аккуратным выстрелом в голову. Перестал
подранок дергаться, снесло подранку ровнехонько половину черепа. Щелк -
и разбили кость, выплеснулся мозг, отлетела душа, если, конечно, у раз-
ных сук бывает душа...
Из бэтээра выпрыгнул незабвенный Илюха.
- Поехали на базу, - обнял он старину Шопенгауэра. - Отбухаемся в
дым, сегодня у нас - святое дело. Бухал хоть раз с нашими?
Артур глядел на славного мужика, на легенду, спасителя, гордость
большой земли. Слез не сдерживал, даже не пытался.
- Ладно, ладно, - Илюха отечески трепал его по загривку.
- Поехали, - весело сказал Шопенгауэр.
- У нас и девки есть, - зевнул подоспевший Леха. - И водяра. И кося-
чок. И тушенки со сгущенкой завалом. И антенна спутниковая. Такая уж
она, лесная житуха.
- Я знаю, что вы пассионарные парни, - скромно сказал Шопенгаэур.
- Надеюсь, что это не оскорбление, - рассмеялся Илюха.
А Шопенгаэур просто расхохотался. Смешливый стал с некоторых времен.
Пальчик такому покажи - обхохочется. Можно и не показать, все равно об-
хохочется. Нельзя ставить веселое настроение в зависимость от внешних
факторов. Причина смеха - всегда в тебе. Человек ведь всегда смеется над
одним и тем же, и не над чем другим, только не признается себе, всякий
раз полагая, что смеется над новым. Ну да, конечно, ситуация другая, по-
вод другой, а смеешься над тем же. Есть вот люди, которые никогда не
смеются, ни в какой ситуации, а есть - которые смеются всегда, хоть уби-
вай ты их. Шопенгауэр хотел походить на последних, здорово это - хохо-
тать на собственных похоронах, красиво и по-мужски. Красиво и по-мужски
никогда-никогда не быть серьезным, кроме самых, конечно, пиковых ситуа-
ций, кроме прикосновения к самым важным штукам. Их не так много, важ-
ных-то штук: любовь, власть, бессмертие... Что еще? Красота, знание,
мастерство. Наверное, деньги, но только чтоб не зарплата, а много. На-
верное, секс, но только не абы с кем, а с любимым человеком. Наверное,
дружба. Ах да, Шопенгауэр чуть не забыл - смерть и насилие.
Остальное - по большому счету херня, думал он, и по малому счету хер-
ня, и по среднему. Лечь бы на стол посреди этой херовушку и залиться от-
вязным хохотом над снующими мимо.