хохота,  в особенности  когда девочка бросилась ему на шею  и,  не  встречая
сопротивления, осыпала его бесчисленными поцелуями.

XXI.

     Мы попробовали было позвать на помощь, но никто нас выручать не явился,
да, кроме того, Психея, каждый раз, когда я  собирался  закричать  "караул",
начинала  головной шпилькой колоть мне щеки; девчонка же, обмакивая кисточку
в сатирион, мазала ею Аскилта. Напоследок явился кинэд  в  байковой  зеленой
одежде,  подпоясанный  кушаком.  Он то терся об нас раздвинутыми бедрами, то
пятнал нас вонючими поцелуями. Наконец Квартилла, подняв хлыст  из  китового
уса и высоко подпоясав платье, приказала дать нам, несчастным, передышку.
     Оба мы  поклялись  священнейшей клятвой, что эта ужасная тайна умрет  с
нами.
     Затем  пришли палестриты и, по всем правилам своего искусства, умастили
нас. Забыв  про усталость, мы  надели пиршественные одежды и были отведены в
соседний покой, где стояло три ложа и вся обстановка  отличалась  роскошью и
изяществом. Нас пригласили возлечь,  угостили  великолепной закуской, просто
залили фалерном. После нескольких перемен нас стало клонить ко сну.
     -  Это  что такое? -  спросила  Квартилла.- Вы собираетесь  спать, хотя
прекрасно знаете, что подобает чтить гений Приапа всенощным бдением?

XXII.

     Когда   утомленного  столькими  бедами  Аскилта  окончательно  сморило,
отвергнутая с позором рабыня взяла и намазала ему, сонному, все лицо  углем,
а  плечи и щеки расписала непристойными изображениями. Я, страшно усталый от
всех неприятностей, тоже чуть пригубил сна. Заснула и вся челядь в комнате и
за  дверями:  одни  валялись  вперемежку  у ног возлежавших, другие дремали,
прислонившись к стенам, третьи примостились на пороге  -  голова  к  голове.
Выгоревшие  светильники  бросали  свет  тусклый  и  слабый.  В это время два
сирийца прокрались в триклиний  с  намерением  уворовать  бутыль  вина,  но,
подравшись  из жадности на уставленном серебряной утварью столе, они разбили
украденную флягу. Стол с серебром опрокинулся,  и  упавший  с  высоты  кубок
стукнул  по голове рабыню, валявшуюся на ложе. Она громко завизжала от боли,
так что крик ее и воров выдал, и часть пьяных разбудил. Воры-сирийцы, поняв,
что  их  сейчас  поймают,  тоже растянулись вдоль ложа, словно они давно уже
тут, и принялись храпеть, притворяясь  спящими.  Распорядитель  пира  подлил
масла  в  полупотухшие  лампы,  мальчики,  протерев глаза, вернулись к своей
службе, и наконец вошедшая музыкантша, ударив в кимвал, пробудила всех.

XXIII.

     Пир   возобновился,  и  Квартилла  снова  призвала  всех  к  усиленному
пьянству. Кимвалистка много способствовала веселью пирующих. Снова объявился
и  кинэд, пошлейший из людей, великолепно подходящий к этому дому. Хлопнув в
ладони, он разразился следующей песней:

     Эй! Эй! Соберем мальчиколюбцев изощренных!
     Все мчитесь сюда быстрой ногой, пятою легкой,