Наверное, он задремал. Он открыл глаза. Луна уже взошла. Он вспомнил,
что хотел поглядеть на Ропати, и приподнялся на локте. Ивоа шевельнулась
во сне. Вытянувшись на спине, тоже нагая, в рамке распущенных черных во-
лос, она спала, положив одну руку на разбухшую от молока грудь, а другую
на кроватку Ропати. Парсел тихонько провел тыльной стороной руки  по  ее
щеке. У Ивоа была теперь лишь одна забота, лишь одна цель, все остальное
отошло на задний план. Она определила смысл своей жизни раз и  навсегда,
и ей не приходилось искать его с муками и сомнениями, как Адамо.
   Он наклонился, и его снова поразило, что младенец так мал. Пройдет не
меньше десяти лет, прежде чем он упрется ножками в  спинку  кроватки  из
дубового дерева, которую ему смастерил отец. Парсел вдруг чуть не  расс-
меялся. Право, какой же он крошечный! Крошечный  и  очень  толстый.  Под
лунными лучами его тельце приобрело теплый оттенок  старой  позолоченной
бронзы, как будто за двенадцать дней, прошедших с его рождения, младенец
уже успел потемнеть от времени.
   - Ты не спишь, Адамо?
   Ивоа посмотрела на него.
   - Нет.
   - У тебя снова заботы в голове?
   - Нет.
   Последовало долгое молчание. Ему показалось, что он  ответил  слишком
сухо, и он добавил:
   - Я смотрю на Ропати.
   Она повернула голову и  посмотрела  на  малыша  долгим,  внимательным
взглядом, как будто видела его впервые, а потом сказала вполголоса бесп-
ристрастным тоном:
   - Ауэ! Он очень красивый!
   Парсел тихонько рассмеялся, придвинулся к ней, прижался  щекой  к  ее
щеке, и они стали вместе разглядывать Ропати.
   - Он красивый, - повторила Ивоа.
   Минуту спустя Парсел снова уронил голову на подушку  из  листьев.  Он
чувствовал себя грустным и усталым. В наступившей тишине снова послышал-
ся торопливый шорох среди пальмовых листьев.
   - О чем ты думаешь? - спросила Ивоа.
   - О ящерицах.
   Она засмеялась.
   - Нет, правда! - сказал он живо, поворачиваясь к ней.
   - Что же ты думаешь?
   - Я их люблю. У них крошечные лапки, и они бегают.  Они  не  ползают.
Ползать отвратительно. - Он продолжал: - Они очень славные. Мне хотелось
бы их приручить.
   - Для чего?
   - Для того, чтобы они нас не боялись. - И добавил: - Я даже придумал,
как их приручать. Но теперь уже поздно.
   Ивоа молча смотрела на мужа, но она лежала спиной к луне, и ему  было
плохо видно ее лицо.
   Прошло еще несколько минут. Они слушали ящериц.
   - Больше всего я гордился раздвижными дверями, - сказал Парсел  приг-
лушенным голосом, как будто возвращаясь к теме, о которой они уже  гово-
рили.