посаженного в клетку.
Его недавние товарищи, заметив эту бодрую (чтобы не сказать - радостную)
готовность подчиниться, смотрели на Билли с недоумением и безмолвным
упреком. Шкипер торгового судна принадлежал к тем достойным смертным, каких
можно встретить в любой, даже самой смиренной профессии, - к тем, кого
называют "почтенными людьми". И - что отнюдь не так странно, как может
показаться на первый взгляд, - хотя он был пахарем бурных вод и всю жизнь
вел спор с неумолимыми стихиями, ничто так не влекло его честную душу, как
тихий мир и покой. А в остальном это был пятидесятилетний мужчина, склонный
к некоторому дородству, с лицом внушительным, бритым и румяным, пожалуй
излишне полным, но приятным и умным. В летний день, когда дул попутный ветер
и все ладилось, голос его обретал какую-то особую музыкальность, словно
беспрепятственно выражал самую сущность его натуры. Он был в большой мере
наделен благоразумием и добросовестностью - качествами, иной раз
причинявшими ему значительное беспокойство. Во время плавания, если его
судно находилось вблизи суши, капитан Грейвлинг не смыкал глаз. Он всегда
помнил о лежащей на нем ответственности и, в отличие от иных шкиперов, не
пренебрегал ею даже в малом.
Так вот, пока Билли Бадд в кубрике собирал свои вещи, лейтенант с
"Неустрашимого", грубоватый старый служака, ничуть не обескураженный тем,
что капитан Грейвлинг не оказал ему должного гостеприимства - упущение,
вызванное отнюдь не малоприятной причиной их встречи, но простой
рассеянностью, - без всяких церемоний сам спустился в каюту и извлек сулею
из шкафчика с крепкими напитками, который его опытный глаз обнаружил
незамедлительно. Попросту говоря, он принадлежал к числу тех морских волков,
которые вопреки всем тяготам и опасностям, сопутствовавшим морской службе в
долгих и ожесточенных войнах той эпохи, ничуть не утрачивали природной
склонности к чувственным удовольствиям. Свой долг он выполнял
неукоснительно, но не всякий способен удовлетворяться одними лишь сухими
обязанностями, и он был не прочь при удобном случае умягчить их сухость
освежающей спиртной смесью. Владельцу каюты волей-неволей пришлось исполнить
навязанную ему роль обходительного хозяина, и в добавление к сулее он с
учтивой поспешностью, но молча, поставил перед своим нечинящимся гостем
вместительную стопку и кувшин с водой. Сам он пить не стал и, извинившись,
уныло смотрел, как бравый лейтенант без малейшего смущения разбавил ром
водой лишь самую малость, выпил его в три глотка, отодвинул стопку - но так,
что до нее было нетрудно опять дотянуться, уселся поудобнее и, довольно
причмокнув, уставился на своего хозяина.
Когда этот ритуал был завершен, шкипер наконец нарушил молчание. В тоне
его голоса слышался грустный упрек:
- Лейтенант, вы забираете у меня самого лучшего матроса. Каких мало.
- Знаю-знаю, - ответил тот, протягивая руку к стопке и готовясь вновь ее
наполнить. - Что ж, сожалею.
- Прошу прощения, но вы не поняли, лейтенант. Вот послушайте. До того,
как я взял этого молодца, у меня на баке конца не было сварам. Черное это
было время на борту моих "Прав". Я до того измучился, что и в трубке
утешения на находил. А потом явился Билли, точно католический поп, который
утихомиривает подравшихся ирландцев. Нет, он им проповедей не читал и ничего
особенного не говорил и не делал. Только что-то в нем есть такое, от чего
самые кислые становились слаще. Их к нему тянуло, точно ос на патоку, всех,