Мовшович Господа.
     Бог помолчал с секунду, а потом ответил жестко!
     -  В одно из мгновений, Мовшович, ты в  мыслях  своих уже убил  Исаака.
Этого достаточно.
     Мовшович опустил голову и прошептал пустым голосом:
     - Я люблю тебя, Господи...
     -  Я  тоже  люблю  тебя,  Мовшович,  -  так  же пусто  ответил  Бог,  -
возвращайся  к своим  шатрам. Возвращайся  к  племени своему  и  жене  своей
Ксении.  Верни  сына ей, единственного ее сына, ее возлюбленного. Ибо, кроме
него, у нее ничего не осталось.
     Мовшович встал  с колен, поднял Исаака, стряхнул  с него пыль,  отловил
отроков, забавляющихся с ослом, и отправился из земли Мориа  к шатрам своим,
к  племени  своему  и  к  жене  Ксении с  сыном  ее единственным,  сыном  ее
возлюбленным Исааком, кроме которого у нее, вопреки словам Господа,  был он,
Мовшович...
     Около шатра Мовшовича на сухой земле, поджав под себя ноги, сидела  его
жена Ксения. На ее сухих  щеках не осталось и  следов от слез. Она уже давно
поняла, что  ее  материнские дни закончились, что  сына ее Исаака  уже нет в
живых, что  муж  ее, Мовшович, уже никогда не  родит ей сына.  Потому  как у
Мовшовича уже  давно  не стояло.  И  когда Мовшович  подвел  к ней  сына  ее
единственного, сына ее возлюбленного Исаака, она упала на колени, поочередно
обнимая  колени мужа своего Мовшовича и сына своего Исаака. И высохшие глаза
ее источали слезы.
     Горели костры,  лилось вино  и  сикера, в темное небо поднимался  запах
жареного  мяса.  И Мовшович вошел  к жене  своей  Ксении. Ее  костлявое тело
подалось к  нему навстречу, на висячих грудях набухли соски. Ноги, на костях
которых не  осталось плоти, раздвинулись, облысевший лобок выгнулся к  члену
Мовшовича. Но  вялый член Мовшовича так и остался вялым. Сто десять лет было
Мовшовичу, и простатиту его было восемьдесят. И сил у Мовшовича, чтобы войти
в  лоно жены  Ксении,  быть не  могло... И острая  жалость возникла в сердце
Мовшовича к жене  его Ксении. Жалость за позднего ее сына Исаака, жалость за
то, что он чуть было не отнял его у нее, жалость за то, что часто  уходил от
нее к наложницам, оставляя одну  в шатре,  жалость  за  то, что  он не может
выполнить ее последнее желание.
     И  тут  Мовшович   услышал  вздох,  в  котором  ему  почудились  слова:
"Соберись, Мовшович..." И член у Мовшовича сам собой зашевелился, стал расти
в  размерах,  затвердел  и  вошел в  жену  Ксению.  Обнял  Мовшович  жену  и
почувствовал, как кости  ее обрастают мясом, как сжимают его бедра  ее тугие
ноги, как тянутся к его губам ее сочные губы. И мало  стало Мовшовичу одного
его  члена, мало, чтобы возблагодарить жену свою за  долгую и тяжкую жизнь с
ним. И  тогда каждый  палец на руке его стал членом, и  каждый палец на ноге
его стал членом, и каждый волос на груди его стал членом, и даже во лбу член
вырос. И всеми  членами любил Мовшович  молодую жену свою Ксению,  и каждому
члену его она нашла место в теле своем.
     А за стенами ночь  ханаанская дышала восторгом  сладострастья. В шатрах
мужья познавали  жен, жеребцы в  загоне  громоздились  на кобылиц,  с  ревом
изливали в  верблюдиц  сперму  могучие верблюды,  кричали  от  страсти ослы.
Каждый нашел себе каждую. Дрожала земля, стонала от наслаждения и  наконец с
освобождающим воплем выгнулась навстречу Господу, отцу и мужу своему.
     Мовшович лежал на прохладной земле, отдыхая. Члены на его теле опадали,