Сергей КРИНИЦЫН

  ИЗ ЗАПИСОК КАРАНДАША

   ЧАСТЬ 1

...и мне не оставалось ничего другого,  как превратиться  в  карандаш.
Меня положили в карман, я почувствовал тепло, мерное движение дыханья.
Потом - тишина.  Неподвижность. Наверное, ночь, она легла спать, и мне
придется до утра висеть одному на стуле.
 Странно - нет конечностей и всех привычных органов.  Тело деревянное,
мысли образуются вокруг стержня. Графит мне заменяет все внутренности,
кровь, мозг. Как удобно, что нет питания и выделений.
 Внезапный страх:  вдруг меня положат в задний карман, забудут и сядут
с размаху на стул - я сломаюсь и умру.Или произойдет расщепление  соз-
нанья? Меня будет двое? А если трое? А если меня засунут в задний про-
ход,  например,  для занятий онанизмом,  будет ли мне неприятно? Какая
чушь лезет ночью (чуть не сказал - в голову), хотя, кажется, уже утро,
поскольку я качаюсь, платье шуршит, и слышится - глухо, как из-под во-
ды - она напевает.
 Разве не мечтал я когда-то об этом?  Я увижу каждую букву, почувствую
дрожь ее пальцев,  где она задумается, над каким словом помедлит, тон-
чайшие движения души - все! все станет мне известно!
 Правда, я немного боялся - ведь я,  кажется,  новенький - вдруг нечем
будет меня заточить, и ее пальцы обнимут другое деревянное тело? Но я,
ревнивый и неотесанный, боялся еще одного - а вдруг это больно? Неоте-
санный - не значит тупой;  чтобы затупиться,  нужно исписать  не  один
лист...  Мысль о бумаге привела меня в легкое замешательство.  Гладкая
или шершавая - что лучше?  Первая приятнее,  на второй лучше видно. По
гладкой может выйти бесплодное скольжение - она нажмет сильнее, слома-
ет... Но - весь я не умру, и большая часть начнет сначала. Если бумага
мне не понравится,  я ее проткну.  Я прорву ее острием,  и мне подадут
другую.
 Все оказалось не так. Я уже привык смутно ощущать звук и свет. Но вот
меня извлекли наружу,  и что-то блеснуло сверху - ее улыбка?  - увы! -
лезвие бритвы.  Она точила карандаши бритвой. Когда лезвие вошло в те-
ло,  я чуть не раскололся от боли! Я был нем, беспомощен, меня резали,
как хотели... - резала она; когда сталь полоснула по грифелю - оглуша-
ющий поток шума,  слепящий режущий свет накинулись на меня  и  прошили
насквозь. Словно сняли скальп,и выступила кровь, и этой кровью она пи-
сала,  надавливая.  Ни бумаги,  ни слов.  Вот все,  что я помню о  том
дне...
    никто не
моет, а их туда просто сваливают.  Свалка.  Когда я был вазой,  во мне
хранили деньги,  однажды,  торопливо их доставая,  - уронили, разбили,
выбросили.  В тот же вечер кучу грязного стекла обмыл дождь - мылся  я
впервые за много лет. Так что, каково на помойке, я знаю.
 Потом, когда я был зубом, мне повезло; правда, узнал я о том не сразу
- это был не лучший из ртов, какие можно себе представить. Чистили ме-