германских войск, возвращавшихся на родину.
     В  письме  Колчаку  Бермонт-Авалов  утверждал,  что  еще  в  Киеве  его
деятельность  снискала  ему  большой авторитет  в  среде  офицерства. Но это
сомнительно.   Имеются  свидетельства  8,   что  в  эшелоне,  где
находились русские  офицеры, Бермонта фактически никто не знал. Тем не менее
он  "сделался" комендантом  эшелона,  ходил в форме полковника, заявлял, что
является  представителем  генерала  Деникина.  По  прибытии  в  лагерь   для
военнопленных Зальцведель Бермонт  объявил себя  его  комендантом, "бегал  и
наводил  порядки".  Однако  когда  у  офицеров  стали  проверять  документы,
"Бермонт в 24 минуты скрылся из лагеря".
     Он,  по всем  данным,  был  близок к  тому типу  авантюристов,  которых
выбрасывали на поверхность волны анархии  революционной эпохи  и чьи  головы
туманили  мечты о  наполеоновских  лаврах. Этих  людей было  немало  в обоих
противоборствующих лагерях.  Были такие  авантюристы  и у зеленых, здесь они
чаще всего становились разбитными атаманскими батьками.
     Об  аваловском  "наполеоновском  синдроме"   и  непомерном   тщеславии,
пожалуй, лучше  всего говорят его  мемуары "В  борьбе с  большевизмом". Этот
прекрасно изданный в Гамбурге в 1925 г. пухлый том, нашпигованный множеством
иллюстраций, должен  был создавать представление об  авторе как о чуть ли не
одном  из  главных борцов с  большевиками. Больше написали только Деникин и,
может быть, Врангель. Но они  несопоставимы  с Аваловым по той роли, которую
действительно играли  в борьбе  с  большевиками,  да и  писали они (особенно
Деникин) не  о  себе  и своей борьбе, а  о революции  и гражданской войне  в
России вообще и на юге ее, в частности.
     Довольно  подробно Авалов рассказал о своей деятельности в Зальцведеле.
Еще в  Киеве он познакомился с несколькими германскими офицерами, от которых
узнал,  что  "на   севере,  близ  Петербурга,  германцы  тоже  приступили  к
совместной работе  с русскими  монархистами  и  намерены  в  ближайшее время
свергнуть общими усилиями большевистскую власть" 9.
     Планы  эти,  видимо, увлекли  Бермонта.  Там  же, в Киеве,  он, по  его
выражению,  "столкнулся"  с группой общественных  и  политических  деятелей,
которая называла себя "Советом обороны  Северо-Западной области".  Это  были
отнюдь  не  первые  "номера"  российского  антибольшевизма:   те   отвергали
германофильство.  Из  них  лишь  Гучков  активно  проводил идею  привлечения
Германии  на  помощь  для  борьбы  с  большевизмом.  К   сожалению,  о   его
деятельности после ухода в отставку с поста военного министра в мае  1917 г.
известно очень немного.  Между тем ее  масштаб был  немалый, и это относится
также к его попыткам мобилизовать антибольшевистские силы на Северо-Западе.
     В отличие от Милюкова Гучков даже  на время не  менял своей ориентации,
оставаясь твердым антантофилом, но как реальный политик считал, что в борьбе
с большевиками  нужно объединить  все возможные  силы. Одна  из особенностей
Гучкова заключалась  в  стремлении (и умении) действовать "за сценой". Он не
очень верил в успех "массовых действий", на  которой так или иначе надеялись
многие либералы (особенно левого крыла), и полагал, что "настоящая" политика
делается за кулисами.  Не случайно еще в канун революции Гучков был одним из
тех, кто готовил дворцовый переворот  с  целью  устранения Николая II. Таким
путем  он  рассчитывал предотвратить социальный взрыв. Оказавшись  на  посту
военного министра, он тоже  исподволь  готовил  переворот,  который, как  он
думал,  позволит  остановить  революционную  анархию  и  сползание  страны к
большевизму. Правда, ни первое, ни  второе Гучкову не  удалось,  но взглядов