Встал,   по-прежнему  не  ощущая  времени,   снова  съел  щей,   звонко
рассмеялся,  ловя себя на мысли,  что узнает в  интонациях своего смеха смех
отца, и снова почему-то лег спать...
     С  тех  пор прошло несколько лет,  и  Николай Николаевич забыл про свои
болезни.  Он жил,  жил и чувствовал,  что стал вынослив,  как крепкое старое
дерево, хорошо политое весенним дождем.
     Его то  и  дело видели не  по  возрасту стремительно бегущим по  кривым
улочкам городка то в одну сторону,  то в другую,  очевидно без всякого дела,
хотя иногда он нес что-то завернутое в материю, - тогда лицо его вдохновенно
светилось и молодело.
     Те,  кто считались сведущими,  судачили,  что он ищет какие-то картины.
Тратит на них уйму денег,  а оставшиеся, все без остатка, отдает за дрова. И
топит -  подумать только!  - все печи каждый день, а в морозы и по два раза,
чтобы эти его картины не отсырели. И всегда почему-то ночью, зажигая свет во
всех комнатах.
     Сколько же  у  него  деньжищ уходило зазря:  легким дымом  через печные
трубы в небо, ярким светом электричества в ночь, а главное, на новые картины
- мало ему было своих!
     Вот поэтому и гол как сокол.
     В городке относились к Николаю Николаевичу с настороженным вниманием.
     То,  как он жил,  горожанам было непонятно и  недоступно,  но у  многих
вызывало  уважение.   И  между  прочим,   люди  привыкли  к  тому,  что  дом
Бессольцевых светился ночью и стал в городке своеобразным маяком, ориентиром
для запоздалых путников, издалека возвращавшихся в темноте домой.
     Ночью дом был как свеча в непроглядной мгле.
     Соседи могли подумать про Николая Николаевича, что он до ужаса одинок и
поэтому несчастен.  Он  вечно бродил по  городку один,  в  неизменной кепке,
которую  носил,  низко  сдвинув на  лоб,  и  в  потертом пальто  с  большими
аккуратными заплатками на локтях.
     За это дети дразнили его "заплаточником",  но,  кажется,  он их даже не
замечал.  Редко-редко он вдруг оглядывался и смотрел им вслед с нескрываемым
удивлением.  Тогда они стремительно уносились от  него,  хотя он  никогда не
ругался и не гнался за ними.
     Если с  ним вступали в  праздные разговоры,  то он отвечал односложно и
быстро уходил прочь, нахохлившись, как птица на холоде.
     Но  однажды Николай Николаевич появился на  улицах городка не один.  Он
шел  в  сопровождении девочки лет  двенадцати,  какой-то  необычно важный  и
гордый,  непохожий на себя.  Останавливался с  каждым встречным-поперечным и
произносил одну и ту же фразу, показывая на девочку:
     "А это Лена...  -  И, внушительно помолчав, добавлял: - Моя внучка". Ну
как будто рядом с  ним была не девчонка,  а  какая-нибудь всемирно известная
величина.
     А  внучка его,  Ленка,  каждый раз отчаянно смущалась и не знала,  куда
деваться.
     Она была нескладным подростком, еще теленком на длинных ногах, с такими
же длинными нелепыми руками.  На спине у нее торчали, как крылышки, лопатки.
Подвижное лицо  украшал большой рог,  с  которого почти  никогда не  сходила
доброжелательная улыбка. А волосы были заплетены в два тугих канатика.
     В первый же день своего появления в городке Ленка раз по сто появлялась
на  каждом из  четырех балкончиков и  с  любопытством смотрела во все четыре