Иванка и Васюта поблагодарили старца и пошагали к угору. Прошли с
версту, оглянулись. Отшельник, опершись на посох, все стоял средь
пустынного болота и глядел им вслед.
Шли к Ростову Великому.
Шли молча, занятые думами. Пройдя с десяток верст, присели
отдохнуть.
- Скрытный ты, Иванка. Ничего о тебе не ведаю. Аль меня таишься?
- нарушил молчание Васюта, разматывая онучи.
- Не люблю попусту балаболить, друже.
- Ну и бог с тобой. Молчи себе, - обиделся Васюта.
- Да ты не серчай, - улыбнулся Иванка. - Не каждому душу
вывернешь, да и мало веселого в жизни моей.
Болотников придвинулся к Васюте, обнял за плечи.
- Сам я из вотчины Андрея Телятевского. Знатный князь, воин
отменный, но к мужику лют. В Богородском - селе нашем, почитай, без
хлеба остались. Барщина задавила, оброки. Лихо в селе, маятно. Отец
мой так и помер на ниве...
Болотников рассказывал о жизни крестьянской коротко; чуть больше
поведал о ратных сражениях, о бунте в вотчине.
- После в Дикое Поле бежать надумал. Хотел к Покрову у казаков
быть, но не вышло. В селе Никольском мужики противу князя Василия
Шуйского поднялись. Пристал к ним. Челядь оружную побили, хоромы
княжьи пожгли. Шуйский стрельцов прислал, так в поле их встретили.
Однако ж не одолели. У тех пищали, сабли да пистоли, а у нас же топоры
да рогатины. В лес отступили, ватагой стали жить. Потом на Дон мужиков
кликнул. Согласились: все едино в село пути нет. Шли таем - стрельцы
нас искали. В одно сельцо ночью пришли, заночевали на гумне. Тут нас и
схватили: староста стрельцов навел. В Москву, в Разбойный приказ на
телегах повезли. Ждала меня плаха, но удалось бежать по дороге. Три
дня один брел, потом скоморохов встретил и с ними пошел. Но далече
уйти не довелось: вновь к стрельцам угодил. Скоморохи где-то боярина
Лыкова пограбили, вот нас и настигли. Привели в боярское село,
батогами отстегали и на смирение в железа посадили. Пришлось и мне
скоморохом назваться. Через седмицу боярин наехал, велел нас из
темницы выпустить и на кожевню посадить. Там к чанам приковали и
заставили кожи выделывать.
Всю зиму маялись. Кормили скудно, отощали крепко. А тут на
Святой, по вечеру, приказчик с холопами ввалился. Оглядел всех и на
меня указал: "Отковать - и в хоромы". Повели в терем. "Пошто
снадобился?" - пытаю. Холопы гогочут: "Тиун медвежьей травлей удумал
потешиться. Сейчас к косолапому тебя кинем". Толкнули в подклет, ковш
меду поднесли: "Тиун потчует. Подкрепись, паря". Выпил и ковш в холопа
кинул, а тот зубы скалит: "Ярый ты, однако ж, но медведя те не
осилить. Заломает тебя Потавыч!" Обозлился, на душе муторно стало.
Ужель, думаю, погибель приму? (На Святой - в пасху.)
А тут вдруг на дворе галдеж поднялся. Холопы в оконце глянули - и
к дверям. Суматоха в тереме, крики: "Боярин из Москвы пожаловал!..
Поспешайте!" Все во двор кинулись. Остался один в подклете. Толкнулся
в дверь - заперта, хоть и кутерьма, а замкнуть не забыли. На крюке,