потягиваясь, весело проговорил он.
- Аль где на пиру был?
- Пир что... С Парашкой провожался. Вот бедовая!
Васюта тихо рассмеялся и опустил ладони в траву, облитую росой.
Умыл лицо.
- Экая благодать седни... Не полегчало, паря?
- Кажись, получше, - ответил Иванка, хотя чувствовал во всем теле
слабость.
В лесу тихо, покойно. Над беглецами распустила широкие ветви
матерая ель; под нею росли две тоненькие рябинки, упираясь кудрявыми
макушками в колючие лапы. Минет налетье-другое, и будет им тесно, не
видать рябинкам ни солнца, ни простора: могучая ель навсегда упрятала
их в свое сумеречное царство. А чуть поодаль ель переплелась вершиною
с красною сосною, слилась с нею в единый ствол, породнясь навеки.
- Чуден мир, друже. Глянь, - повел рукой Иванка.
- Чуден, паря, - поддакнул Васюта, разматывая котому. - Давай-ка
пожуем малость.
Доели хлеб и мясо и побрели по замшелому лесу; кругом гомонили
птицы, радуясь погожему утру.
- Дорогу ведаешь? - спросил Иванка.
- Не шибко, - признался Васюта. - Айда на восход, а там, версты
через три, должны на ростовскую дорогу выйти.
Шли неторопко: лес стоял густой и коряжистый.
- Много о себе вчерась сказывал, да токмо о ватаге умолчал. Пошто
к Багрею пристал?
- А к Багрею я и не мнил приставать. Он меня сам в полон свел.
- Это где же?
- Из Москвы я с торговым обозом возвращался. Аглицкие купцы везли
кожи на Холмогоры, а обозников они в Белокаменной подрядили. Вот и я с
ними до Ростова. А тут ватага нагрянула. Купцов и возниц перебили, а
меня оставили.
- Чем же ты Багрею поглянулся?
- Из Москвы-то я батюшкой вышел. На телеге в скуфье да в
подряснике сидел, вот и не тронули лихие, Нам-де давно попа не
доставало, грешные мы, будешь молиться за нас, да усопших погребать по
христианскому обычаю, нельзя нам без батюшки. Поначалу стерегли
накрепко, из подклета не выпускали, а потом малость волюшки дали,
стали на разбой с собой брать. Противился, да куда тут. Багрей все
посмеивался: "Али без греха хочешь прожить? Не выйдет, отче, в моей
ватаге ангелов не водится. Бери топор да руби купчишек. А грехи свои
потом замолишь". Пытался бежать, да уследили. Одного лихого шестопером
стукнул, тот замертво упал. Хотели в волчью клеть кинуть, да Багрей не
дал. Мне, говорит, поп-убивец вдвойне слюбен. Седмицу на цепи
продержали, а потом вина ковш поднесли и вновь на татьбу взяли.
Веселый стал, дерзкий. Купца топором засек. После хмель вылетел, да уж
поздно, мертвого не воскресишь. А Багрей еще пуще смеется: "Душегуб
ты, батюшка, государев преступник. Купчина царю Федору соболя вез, а
ты его сатане в преисподню. Негоже, батюшка. Отныне и стеречь не буду.
Что татя в железах держать?" Но сам все же упредил: "А коли уйти
надумаешь - патриарху грамоту отпишем. У него истцы покрепче земских,