потягиваясь, весело проговорил он.
     - Аль где на пиру был?
     - Пир что... С Парашкой провожался. Вот бедовая!
     Васюта тихо рассмеялся и опустил ладони в траву,  облитую  росой.
Умыл лицо.
     - Экая благодать седни... Не полегчало, паря?
     - Кажись, получше, - ответил Иванка, хотя чувствовал во всем теле
слабость.
     В лесу  тихо,  покойно.  Над  беглецами  распустила широкие ветви
матерая ель;  под нею росли две тоненькие рябинки,  упираясь кудрявыми
макушками в колючие лапы.  Минет налетье-другое,  и будет им тесно, не
видать рябинкам ни солнца,  ни простора: могучая ель навсегда упрятала
их в свое сумеречное царство.  А чуть поодаль ель переплелась вершиною
с красною сосною, слилась с нею в единый ствол, породнясь навеки.
     - Чуден мир, друже. Глянь, - повел рукой Иванка.
     - Чуден,  паря, - поддакнул Васюта, разматывая котому. - Давай-ка
пожуем малость.
     Доели хлеб и мясо и побрели по замшелому  лесу;  кругом  гомонили
птицы, радуясь погожему утру.
     - Дорогу ведаешь? - спросил Иванка.
     - Не шибко,  - признался Васюта.  - Айда на восход, а там, версты
через три, должны на ростовскую дорогу выйти.
     Шли неторопко: лес стоял густой и коряжистый.
     - Много о себе вчерась сказывал, да токмо о ватаге умолчал. Пошто
к Багрею пристал?
     - А к Багрею я и не мнил приставать. Он меня сам в полон свел.
     - Это где же?
     - Из Москвы я с торговым обозом возвращался. Аглицкие купцы везли
кожи на Холмогоры, а обозников они в Белокаменной подрядили. Вот и я с
ними до Ростова.  А тут ватага нагрянула.  Купцов и возниц перебили, а
меня оставили.
     - Чем же ты Багрею поглянулся?
     - Из  Москвы-то  я  батюшкой  вышел.  На  телеге  в  скуфье  да в
подряснике сидел,  вот и  не  тронули  лихие,  Нам-де  давно  попа  не
доставало, грешные мы, будешь молиться за нас, да усопших погребать по
христианскому  обычаю,  нельзя  нам  без  батюшки.  Поначалу  стерегли
накрепко,  из  подклета  не  выпускали,  а потом малость волюшки дали,
стали на разбой с собой брать.  Противился,  да куда тут.  Багрей  все
посмеивался:  "Али без греха хочешь прожить?  Не выйдет,  отче, в моей
ватаге ангелов не водится.  Бери топор да руби купчишек.  А грехи свои
потом замолишь". Пытался бежать, да уследили. Одного лихого шестопером
стукнул, тот замертво упал. Хотели в волчью клеть кинуть, да Багрей не
дал.   Мне,  говорит,  поп-убивец  вдвойне  слюбен.  Седмицу  на  цепи
продержали,  а потом вина ковш  поднесли  и  вновь  на  татьбу  взяли.
Веселый стал, дерзкий. Купца топором засек. После хмель вылетел, да уж
поздно,  мертвого не воскресишь.  А Багрей еще пуще смеется:  "Душегуб
ты,  батюшка,  государев преступник. Купчина царю Федору соболя вез, а
ты его сатане в преисподню. Негоже, батюшка. Отныне и стеречь не буду.
Что  татя  в  железах  держать?"  Но сам все же упредил:  "А коли уйти
надумаешь - патриарху грамоту отпишем.  У него истцы покрепче земских,