Ели похлебку  из  конопляного  сока  с  груздями,  вареный горох,
пироги с капустой, запивали киселем.
     Подле Васюты,  утирая пот со лба,  шумно чавкал дебелый бородач в
темно-зеленом  сукмане.  Облизывая  деревянную  ложку,  повернулся   к
Васюте.
     - Откель притащился?.. Из Угожей. А я и того далече. Из Каргополя
пришел к святейшему.
     Васюта крутнул головой:  сторонушка - самая глушь,  за тыщи верст
от стольного града.
     - Как же добрался? У вас там сплошь леса да болота, сказывают.
     - Хватил  горюшка.  Едва  медведь  не  задрал.  Хорошо,  сопутник
вызволил,  он-то до самой Москвы со мной брел. А третий в болоте утоп.
Колобродный был, все о гулящих женках бакулил. Вся-де услада в них...
     - Грешно срамословить! - пристукнул посохом седобородый келейник,
надзиравший за трапезой.
     Застолица примолкла, а потом, когда поели, все встали на молитву.
Келейник  и  тут  досматривал,  буравил маленькими,  колючими глазками
каждого богомольца.
     - Нет в тебе усердия.  Поклоны малы и в молитве не горазд.  Чтешь
путано,  -  заворчал  он  на  каргопольца.  Тот  зачастил,   суматошно
заколотил  в  грудь  перстами,  ударяясь  широким  лбом о пол.  Васюта
прыснул, а дотошный келейник тут как тут.
     - Зело весел, отрок. На молитве!
     - Прости, отче, - унимая смешинку, повинился Васюта.
     На другой  день  в Крестовой палате были назначены смотрины.  Все
стали в один ряд,  а патриарх Иов сидел в резном кресле.  На нем белый
клобук с крылами херувима, шелковая мантия с бархатными скрижалями, на
груди темного золота панагия с распятием Христа,  унизанная жемчугом и
изумрудами; в правой руке патриарха черный рогатый посох с каменьями и
серебром по древку.  (Скрижаль - в данном случае нагрудник  на  мантии
архиерея. Панагия - икона, носимая архиереями на груди.)
     Васюта оробел:  лик святейшего был суров,  величав и неприступен;
казалось,  что  сам  господь сошел с неба и воссел в расписном кресле,
сверкая золотыми одеждами.
     "Первый после  бога...  Святой.  Должно,  все  грехи  мои ведомы.
Парашку-то проманул. Так ведь сама ластилась... Не угожу в батюшки", -
подумалось ему.
     Патриарший казначей представлял каждого  святейшему.  Тот  слегка
кивал  светло-каштановой  бородой,  молчаливо поглаживая белой холеной
рукой панагию. Когда казначей молвил о Васюте, патриарх оживился.
     - Из Угожей?.. Добро, добро, сыне. Выходит, преставился Паисий...
Боголюбивый был пастырь,  на добрые  дела  мирян  наставлял.  Любил  я
Паисия.
     Иов широко перекрестился,  лицо его стало задумчивым; когда-то он
ведал  Ростовской  епархией,  и  отец  Паисий  был  в  числе его самых
собинных пастырей.
     В Крестовой   было   тихо,  никто  не  посмел  нарушить  молчания
святейшего;  но вот он качнулся на мягкой подушке из золотного бархата
и вновь устремил свой взор на Вастоту.
     - А ведаешь ли ты, отрок, чем славна земля Ростовская?