- Кланяйся тятеньке родному, - приказала Дарья.
Детина земно поклонился.
- Здравствуй, батяня.
У Гаруни - очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.
- Нешто сынко? - выдохнул он.
- Сын, батяня, - потупился детина.
Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на
бравого красивого парня.
- Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие,
- молвила Дарья.
- И впрямь мой сынко, - возрадовался Гаруня, и слезы умиления
потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко
прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил
вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. - А как же
нарекли тебя?
- Первушкой, тятя.
- Доброе имя... Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?
- Так, батяня родный.
И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья.
Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.
- Нет ли у тебя чары, женка? - отрываясь наконец от Первушки,
спросил казак.
- Да как не быть, батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего
ставить прикажешь?
- Все ставь, женка! Велик праздник у нас ныне!.. А ты, сынок,
чару со мной пригубишь?
- Выпью, батяня, за твое здоровье.
- Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.
- Вылитый тятенька, - улыбнулась Дарья. - Первый прокудник в
острожке, заводила и неугомон. Парней наших к недоброму делу
подбивает. Шалый!
- Это к чему же, сынко?
- Наскучило мне в острожке, батяня. Охота Русь доглядеть, по
городам и селам походить, на коне в степи поскакать.
- Любо, сынко! Быть те казаком!
ГЛАВА 9
ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ
Летели по Волге царевы струги!
Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами,
бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба
служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от
басурманских набегов и разбойной донской повольницы.
Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея
Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые
прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо
повезло Пронькину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на
всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти
лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.