"Богат князь.  Вон  сколь  добра оберегать...  Уж порадею за твои
батоги, Андрей Андреич, ух, порадею! - кипел злобой Мамон. - Попомнишь
ты меня, князь. Ты хоть и государев стольник, но и я не смерд. Дед мой
подле великого князя Василия в стремянных ходил, был его любимцем... А
тут  перед холопами высек.  Ну нет,  князь,  не быть по-твоему.  Буде,
послужил. Поищи себе другого стража, а я к Шуйскому сойду".
     С вечера Мамон выпроводил холопов из княжьих хором во двор.
     - Неча слоняться.  Берите рогатины и  ступайте  в  дозор.  Мужики
вот-вот в разбой кинутся.
     В покоях остался один тиун.  С  горящей  свечой  Ферапонт  обошел
терем, загнал девок в подклет, и вновь затворился в молельной.
     Мамон тихо,  крадучись вернулся со двора в княжьи покои. Неслышно
ступая по мягким коврам,  подошел к поставцу и сунул в котомку золотой
кубок.  Затем шагнул  к  киоту  и  снял  икону  с  тяжелым  окладом  в
самоцветах.
     За темным слюдяным оконцем протяжно и гулко рявкнул караульный:
     - Поглядыва-а-ай!
     Мамон ступил к ложнице. Когда снимал меч, задел плечом за секиру,
и та со звоном грохнулась о лавку.  Наклонился,  чтобы поднять, и в ту
же минуту в покоях прибавилось свету.  Из молельной  вышел  со  свечой
Ферапонт.
     - Мамон?.. Пошто меч берешь? А вон и икона в суме... Да ты...
     - Молчи!.. Молчи, старик.
     Седая борода тиуна затряслась, глаза гневно блеснули.
     - Не тронь, холопей позову. Эй, лю...
     Мамон взмахнул мечом, и крик оборвался.
     Укрылся в лесах:  теперь ни в Москву,  ни к князю Шуйскому дороги
не было. Собрал ватагу из лихих и промышлял разбоем. Копил деньги.
     "Год, другой  людишек  потрясу,  а  там  и татьбу брошу.  С тугой
мошной нигде не пропаду. После бога - деньги первые", - раздумывал он.
(Татьба - разбой.)
     Казна богатела,  полнилась.  У Ермилы при виде  мошны  загорались
глаза и тряслись руки.
     - Роздал бы, атаман.
     - Что, есаул, руки зудят?
     - Да я что... Ватага сумлевается.
     - Ватага?  - лицо Мамона суровело. - Лукавишь, Одноух. Сам, поди,
ватагу  подбиваешь.  Вон  как  трясца  берет  при  сундуке-то.  Уж  не
заграбастать ли хочешь, а?
     - Креста на тебе нет, атаман, - обидчиво фыркал есаул.
     - Чужая  душа  -  дремучий  бор,  Ермила.  Ты  у меня смотри,  не
погляжу,  что есаул.  Волчья-то клеть рядом...  А ватагу упреди  -  ни
единой  полушки  из казны не пропадет.  Всю добычу поровну,  никого не
обижу.
     "Никого не обижу", - часто в раздумьи повторял он, прищурив глаза
и затаенно усмехаясь.  А скрытых помыслов  у  него  было  немало,  они
властвовали,  давили, теребили душу, и от них никуда нельзя было уйти.
Особо не давал ему покоя тот небольшой темно-зеленый  ларец,  уплывший
из его рук во время набега ордынцев.
     "Черт дернул этого Пахомку...  Сунулся  в  баню,  княжну  увидел,