"Богат князь. Вон сколь добра оберегать... Уж порадею за твои
батоги, Андрей Андреич, ух, порадею! - кипел злобой Мамон. - Попомнишь
ты меня, князь. Ты хоть и государев стольник, но и я не смерд. Дед мой
подле великого князя Василия в стремянных ходил, был его любимцем... А
тут перед холопами высек. Ну нет, князь, не быть по-твоему. Буде,
послужил. Поищи себе другого стража, а я к Шуйскому сойду".
С вечера Мамон выпроводил холопов из княжьих хором во двор.
- Неча слоняться. Берите рогатины и ступайте в дозор. Мужики
вот-вот в разбой кинутся.
В покоях остался один тиун. С горящей свечой Ферапонт обошел
терем, загнал девок в подклет, и вновь затворился в молельной.
Мамон тихо, крадучись вернулся со двора в княжьи покои. Неслышно
ступая по мягким коврам, подошел к поставцу и сунул в котомку золотой
кубок. Затем шагнул к киоту и снял икону с тяжелым окладом в
самоцветах.
За темным слюдяным оконцем протяжно и гулко рявкнул караульный:
- Поглядыва-а-ай!
Мамон ступил к ложнице. Когда снимал меч, задел плечом за секиру,
и та со звоном грохнулась о лавку. Наклонился, чтобы поднять, и в ту
же минуту в покоях прибавилось свету. Из молельной вышел со свечой
Ферапонт.
- Мамон?.. Пошто меч берешь? А вон и икона в суме... Да ты...
- Молчи!.. Молчи, старик.
Седая борода тиуна затряслась, глаза гневно блеснули.
- Не тронь, холопей позову. Эй, лю...
Мамон взмахнул мечом, и крик оборвался.
Укрылся в лесах: теперь ни в Москву, ни к князю Шуйскому дороги
не было. Собрал ватагу из лихих и промышлял разбоем. Копил деньги.
"Год, другой людишек потрясу, а там и татьбу брошу. С тугой
мошной нигде не пропаду. После бога - деньги первые", - раздумывал он.
(Татьба - разбой.)
Казна богатела, полнилась. У Ермилы при виде мошны загорались
глаза и тряслись руки.
- Роздал бы, атаман.
- Что, есаул, руки зудят?
- Да я что... Ватага сумлевается.
- Ватага? - лицо Мамона суровело. - Лукавишь, Одноух. Сам, поди,
ватагу подбиваешь. Вон как трясца берет при сундуке-то. Уж не
заграбастать ли хочешь, а?
- Креста на тебе нет, атаман, - обидчиво фыркал есаул.
- Чужая душа - дремучий бор, Ермила. Ты у меня смотри, не
погляжу, что есаул. Волчья-то клеть рядом... А ватагу упреди - ни
единой полушки из казны не пропадет. Всю добычу поровну, никого не
обижу.
"Никого не обижу", - часто в раздумьи повторял он, прищурив глаза
и затаенно усмехаясь. А скрытых помыслов у него было немало, они
властвовали, давили, теребили душу, и от них никуда нельзя было уйти.
Особо не давал ему покоя тот небольшой темно-зеленый ларец, уплывший
из его рук во время набега ордынцев.
"Черт дернул этого Пахомку... Сунулся в баню, княжну увидел,