Закруткин Виталий Александрович. 


                       Матерь Человеческая

   Эту женщину я не мог, не имел права забыть.
   Нелегкая ее жизнь, чистая душа, характер, глубокий и добрый, наконец,
то,  как в  полном одиночестве пережила она те страшные месяцы,  которые
стали для нее великим испытанием,  -  все это было мне известно,  и я не
забывал ее.  Но  потом отмеченные кровавыми боями последние годы  войны,
трудные  походы  по  чужим  землям,  ранение,  госпиталь,  возвращение в
разоренную врагами родную станицу,  потеря близких, дорогих моему сердцу
людей стерли,  размыли в памяти образ этой женщины, и черты ее забылись,
словно  растаяли в  белесой  пелене  утреннего тумана  над  захолодавшей
осенней рекой...
   Прошли годы...  И вот однажды в древнем прикарпатском городе,  куда я
приехал по просьбе старого фронтового друга,  мне вдруг вспомнилось все,
что я знал о женщине, которую не смел забыть.
   Получилось это так.  Каждое утро,  до  восхода солнца,  я  выходил на
прогулку: бродил по пустынным аллеям векового парка, медленно поднимался
по  крутому  склону  высокого холма,  который  местные жители  именовали
Княжьей горой.  Там,  на  вершине холма,  присев на  железную скамью,  я
любовался старым  городом.  Озаренный желто-розовыми  солнечными лучами,
повитый легкой,  призрачной дымкой,  город  являл  собой  живую  картину
человеческой жизни  на  протяжении семи  веков;  руины  древних  замков,
полуразрушенные  стены  монастырей,   украшенные  позолотой  иезуитские,
бернардинские и  доминиканские костелы,  ветхие  деревянные церквушки  и
мрачные соборы,  островерхие,  крытые красной черепицей дома  и  остатки
тронутых мшистой прозеленью пороховых башен,  узкие,  кривые  переулки и
широкие площади,  бронзовые статуи  на  гранитных постаментах,  радужные
фонтаны,  парки и  кладбища - запечатленные многими людскими поколениями
памятники их  жизни  -  вызывали молчаливое раздумье,  мысли  о  вечном,
неотвратимом течении времени...
   Неподалеку от  скамьи,  на  которой я  обычно сидел,  рос раскидистый
клен,  а у клена белела ноздреватая, источенная дождями каменная ниша. В
нише  стояло  изваяние  мадонны  с  младенцем  на  руках.  И  мадонна  и
пухлощекий ее младенец были ярко и грубо раскрашены масляной краской. На
темноволосой голове мадонны красовался серый от пыли восковой венок, а у
ног ее,  на каменном карнизе, постоянно лежали свежие, обрызганные водой
живые цветы:  белые и алые гладиолусы,  светло-голубые флоксы, несколько
зеленых веток папоротника.
   Цветы приносили двое дряхлых стариков - мужчина и женщина. На вершине
Княжьей горы они появлялись раньше меня,  клали цветы к подножию мадонны
и,  прижавшись друг к  другу,  подолгу стояли молча.  Чаще всего я видел
лишь  их  согбенные спины  и  низко  опущенные седые головы.  Какое горе
согнуло этих бедно одетых людей,  о  чем  они просили каменную мадонну -
кто знает?  Может, они потеряли любимого сына или, скошенная неизлечимой
болезнью,  умирала их единственная дочь?  А может, кто-то жестоко обидел
беззащитных стариков,  или остались они,  никому не нужные, без кровли и
без куска хлеба?  Широким и глубоким,  как море,  бывает горе людское, и