- Ты уже не мальчик, пора всерьез подумать о своем желудке! Заболеешь, на
что мы будем жить? Женился, сына родил, будь добр думать  о  своем  желудке.
Это твой долг передо мной и Ванечкой...
   Пришлось  обнять  ее  и  поцеловать  по-настоящему,  тогда  наконец   она
успокоилась.
   Через четверть часа, с наслаждением похлебав горячей ухи, Иван Дмитриевич
сел с сыном на пол строить дом из кубиков, но не достроил и встал.
   - Так нельзя, - осудила его жена. - Ты учишь ребенка, что не  обязательно
доводить начатое дело до конца.
   Проповедь эта успеха не имела, Иван Дмитриевич уже был в прихожей.
   - Снова уходишь? - встревожилась жена.
   - Да. Ты ведь слышала, наверное, что убили австрийского военного атташе.
   - Откуда? Мы с Ванечкой целый день дома просидели.
   - Ну вот я тебе сообщаю: его убили, расследование поручено мне, я  должен
идти.
   - На ночь-то глядя?
   - Ничего не попишешь. Служба, - произнес Иван Дмитриевич волшебное слово,
чья магия в последнее время на жену как-то перестала действовать.
   - А когда придешь?
   - Часика через два. Если задернусь, ты меня не жди. Ложись спать.
   - И лягу, - с угрозой оказала жена. -  Придешь  позднее,  чем  через  два
часа, ко мне не лезь, я  тебе  на  всякий  случай  постелю  в  гостиной,  на
кушетке. Когда я просыпаюсь посреди ночи,  у  меня  потом  весь  день  болит
голова.
   Голова у  нее  болит!  Это  было  что-то  новенькое,  но  разбираться  не
хотелось. Иван Дмитриевич взял котелок, вышел на улицу и сел  в  пролетку  к
извозчику, которому велено было дожидаться у подъезда.
   2
   Пока добирались до Миллионной, стемнело,  в  домах  зажглись  огни.  Иван
Дмитриевич издали обратил  внимание,  что  в  гостиной  княжеского  особняка
кто-то есть: окна там теплились тревожной скупой желтизной,  даже  мысли  не
вызывающей о домашнем уюте.
   Башенка на крыше  напомнила  ему  часы  с  кукушкой.  Вот-вот,  казалось,
распахнутся ставенки и высунет головку железная птица, подобная той, что  на
стене детской в его собственной квартире криком указывала Ванечке на еще  не
страшный для него бег времени, отмечала распорядок трапез,  неумолимый  срок
отхода ко сну.
   Он взошел на крыльцо  и  позвонил.  Открыл  камердинер,  при  виде  Ивана
Дмитриевича взмолившийся прямо с порога:
   - Бога ради, про портсигар ей ничего не говорите!
   Это означало, что его бывшая хозяйка уже здесь.
   Иван Дмитриевич двинулся по коридору в сторону гостиной.
   - Вы уж сделайте милость, про портсигар ей не сказывайте, -  идя  следом,
ныл камердинер. - У нее рука тяжелая. Прибьет...
   Из гостиной, сквозь открытую дверь спальни  виднелись  очертания  женской
фигуры. Стрекалова  неподвижно  стояла  над  аккуратно  прибранной  постелью
князя,  ложем  любви  и  смерти.  Черные  волосы,  черное   платье.   Ватное
пальто-дульет небрежно переброшено через подлокотники кресел, но  полушалок,
ослепительно  белый  на  траурном  фоне,  остался  на  плечах.  Одной  рукой
Стрекалова стягивала его концы на груди, словно хотела защититься от бьющего