косяки тычется. Он махнул рукой да об этом деле и замолк.
- История давняя, времена почти баснословные, - отсмеявшись, сказал
Сафонов. - Советую все-таки включить ее в книгу. Она сделает ваш образ
как-то живее.
- Думаете, т а к о е можно печатать?
- Не такое печатают, и ничего. Свет не перевернулся.
- Что полиция с ворами якшается, тоже, по-вашему, ничего?
- Кто ж этого не знает!
- Действительно, - заколебался Иван Дмитриевич, - может, имеет смысл
включить эту историю, но только после главы о преступлении в Миллионной. Чем
ближе к концу книги, тем лучше.
- Почему?
- Читатель должен сначала сжиться со мной как с человеком серьезным,
ответственным, пекущимся о благе общества, а уж потом можно вспомнить грехи
молодости. Вы ведь знаете, как важно первое впечатление.
- А как же хронологический принцип расположения глав, на котором вы
настаиваете?
- Ах да! В таком случае не будем включать, ну ее к черту! - решил Иван
Дмитриевич. - Развлеклись, и за дело.
2
За ужином он рассказал Сафонову еще один эпизод из времен своей
молодости, на сей раз - трагический.
Тоже на Апраксином рынке было, с некоторых пор начал его преследовать
странный проситель: то на службу к нему заявится, то возле дома подстережет
и прямо посреди улицы на коленки падает, за сапоги обнимает. Иван Дмитриевич
гонял его от себя без всякой жалости, потому что просьба у этого мужика была
совершенно несусветная. Оброчный крестьянин откуда-то из-под Новой Ладоги,
он, видите ли, вбил себе в голову, будто Бог указал ему стать палачом.
Поначалу Иван Дмитриевич с ним даже говорить не хотел, но однажды
все-таки разобрало любопытство: как? Почему? Поднял его с колен, повел в
трактир, и там выяснилось вот что: год назад у мужика этого разбойники жену
зарезали. Они, впрочем, скоро были пойманы, уличены и принародно биты
кнутом, но то ли палач неопытный попался, то ли подкупили его, а только
убийцы из-под кнута на своих ногах пошли. "В тот же день, - рассказывал
мужик, - молился я за покойницу-жену, и было мне знамение, чтобы стать
палачом и всех душегубов карать в полную силу, как положено". В общем,
изготовил он кнут, целый год учился, в баню не ходил, волос не стриг, но
такого достиг страшного искусства, что с пяти ударов мог раскрошить кнутом
кирпич в каменной стенке. Тогда он заколотил избу, пришел в Петербург и
отправился в полицию предлагать свои услуги. Добрые люди ему на Ивана
Дмитриевича указали.
Тогда же, в трактире, Иван Дмитриевич ему сказал: "По глазам вижу, не
выдержишь ты этого дела!"
Тот опять на колени, в слезы, покойницей-женой заклинает, в итоге Иван
Дмитриевич сдался и походатайствовал за него перед Галаховым. И что же?
После первой экзекуции преступника свезли прямиком на кладбище, а палача - в
сумасшедший дом. Там он, горемычный, через год и помер, но пока был жив,
Иван Дмитриевич его иногда навещал, причем всякий раз привозил с собой
детский игрушечный кнутик, и во время совместной прогулки по больничному
саду громко объявлял приговор какому-нибудь тополю или березе. "Берегись,