правилу дней за десять до преступления в Миллионной. В тот день,  вернее,  в
ту ночь он вместе с Сычом и Константиновым сидел в засаде  возле  одного  из
портовых амбаров.  Где-то  там,  в  гавани,  как  темно  доносили  анонимные
доброжелатели, прятал награбленное добро неуловимый  Ванька  Пупырь,  беглый
каторжник, бандит и убийца. Поймать его было  для  Ивана  Дмитриевича  делом
чести, а на помощников он не надеялся: жидковаты против этого дьявола.
   Пупырь был грозой Петербурга. Сорванные с прохожих шубы,  шапки,  часы  и
кольца исчислялись уже сотнями, но мало того, на его  ночных  путях  найдены
были три трупа, и все три с проломленными головами. Пупырь орудовал  гирькой
на цепочке. Уцелевшие жертвы божились, что  гирька  эта  не  чугунная  и  не
медная, а золотая, чему Иван Дмитриевич, естественно, не верил. Но он  знал:
при блеске этой гирьки сами  слетают  с  голов  собольи  шапки,  а  перстни,
десятилетиями не сходившие с пальцев, слезают легко, как по мылу.
   Пупырь был жесток, хитер и осторожен. На свой промысел он всегда  выходил
один, сообщников не имел, поэтому изловить его было трудно. Многие полагали,
что невозможно, ибо он знал в лицо всех агентов сыскного отделения. Одетые в
роскошные бобровые шубы,  но  с  револьверами  в  карманах,  они  в  течение
нескольких недель из ночи в ночь  по  одному  бродили  в  темных  переулках,
нарочно шатаясь и горланя песни, как пьяные, или  даже  ложились  на  землю,
будто упали и уснули, не дойдя до дому, однако Пупырь ни разу не  клюнул  на
приманку. Бедный Сыч, два часа пролежав на снегу,  застудил  себе  что-то  в
паху, обессилел, и его жена стала погуливать с соседом-сапожником,  но  Иван
Дмитриевич не оставил своего  агента  в  беде.  Под  каким-то  предлогом  он
засадил этого сапожника в кутузку и держал там до тех пор, пока опасность не
миновала.
   В ту ночь, когда они сидели в засаде, Сыч очень боялся простыть вновь. Он
канючил, говорил, что пора уходить, вон уже и небо на востоке посветлело. Ан
не  зря  мерзли:  под  утро  мелькнула  вдали  знакомая  фигура.  Хотя  Иван
Дмитриевич никогда прежде Пупыря не видел и представлял только по рассказам,
он сразу же узнал этот коротконогий и длиннорукий силуэт, являвшийся ему  во
снах.
   "Стой!" - закричал Иван Дмитриевич, выскакивая из  засады  и  делая  вид,
будто вскидывает револьвер, которого сроду не имел.
   Пупырь побежал, петляя, ожидая выстрела в спину.
   У Константинова и Сыча оружие было, но Иван Дмитриевич стрелять не велел,
он хотел взять этого ирода живым.  Все  трое  бросились  в  погоню  и  через
полчаса прижали Пупыря к кирпичной стене пакгауза в районе верфи.
   Иван Дмитриевич и Константинов подходили к нему с флангов, справа и слева
вдоль стены, а Сыч, зловеще поигрывая револьвером, приближался  к  Пупырю  с
фронта. Тот затравленно озирался, но по воровской  привычке  все  еще  кутал
лицо в шейный платок.
   Прямо перед ним, поднятая на лебедке, довольно  высоко  от  земли  днищем
вверх висела большая восьмивесельная шлюпка.  Ее,  видимо,  днем  смолили  и
конопатили, а  потом  подтянули  на  талях,  чтобы  не  мешала  проезжать  к
пакгаузам.
   Из  всех  троих  Сыч  был  особенно  зол  на  Пупыря  за  свои   семейные
разочарования. В азарте он шагнул вперед и оказался под шлюпкой раньше,  чем
Иван Дмитриевич успел издать предупреждающий  крик.  В  этот  момент  Пупырь
ногой выбил стопор лебедки. Рухнувшая шлюпка с грохотом погребла  под  собой
Сыча.