покатился важно, медленно. Он словно бы вернулся сюда из другой жизни.  Ему,
переступившему роковую черту, побывавшему за краем вселенной,  вся  тутошняя
стукотня казалась теперь суетным и бессмысленным делом. Этот шар помог Ивану
Дмитриевичу  представить,  как  Стрекалова,  обретя  после  обморока   новое
сознание, с недоумением озирает обстановку своего бытия:  пуфик,  скрещенные
сабли под мужниным портретом, кенар в клетке, прутик в банке с вареньем. Кто
обмирает, тот заживо на небесах бывает, отныне это все не для них. Зачем  ей
быть здесь? Вот она одевается, выходит из дому. Подзывает  извозчика,  едет.
Куда? В Миллионную, конечно.  Камердинер  там  -  свой  человек,  неужто  не
впустит бывшую хозяйку?
   Прибежал трактирщик со скляночкой.  Проверив,  плотно  ли  закрыта,  Иван
Дмитриевич сунул ее в карман и вышел на пустеющую вечернюю улицу.

   Тем временем Шувалову доставили  затребованную  им  еще  утром  в  архиве
Министерства иностранных дел справку о том, когда, при каких обстоятельствах
и кому именно из иностранных дипломатов ранее случалось  погибать  в  России
насильственной смертью.
   Оказалось,  за   всю   тысячелетнюю   историю   Российского   государства
насчитывается лишь несколько таких случаев. Последний из них имел место  при
великом князе Василий Ивановиче, отце Ивана Грозного: тогда,  в  1532  году,
был убит крымский гонец Янболдуй-мурза. С тех пор и до 25 апреля  1871  года
все обходилось более или менее благополучно.
   Обстоятельства гибели Янболдуй-мурзы были следующие.
   Хан Сахиб-Гирей отправил его в Москву с грамотой, где угрожал "всесть  на
конь" и "довести саблю свою на московские украины",  если  дань,  которую  в
Москве предпочитали именовать "любительными поминками",  будет  поступать  в
Бахчисарай "с убавкою". Проехав через Дикое поле, Янболдуй-мурза  со  свитой
прибыл в пограничный Боровск, там его встретил сын боярский Василий Чихачев,
прискакавший из Москвы в качестве посольского  пристава.  Он  подарил  гонцу
шубу и пригласил его  к  себе  на  подворье.  Сели  обедать,  тут-то  все  и
произошло. Выпив "меду вишневого и  обарного",  чванный  мурза  "государевых
имян стоя слушать не захотел", т.е. отказался встать, когда  Чихачев  поднял
чашу за здоровье "великого государя, великого  князя  Василия  Ивановича"  и
взялся  перечислять  его  титулы.   Для   начала   Чихачев   просто   указал
непонятливому гонцу,  что  "против  государских  имян  ему,  собаке,  сидети
непригоже", но тот продолжал упорствовать. Уговоры ни  к  чему  не  привели,
тогда пристав, успевший, видимо, хлебнуть того же меду, потерял  терпение  и
стал  действовать  "невежливо".  Что  скрывала  за  собой   эта   лаконичная
формулировка тогдашнего официального документа, в справке  не  разъяснялось,
но догадаться было нетрудно. В общем, как доносили в Москву свидетели, между
Чихачевым  и  Янболдуй-мурзой  "учинилося  лихо",  в   результате   которого
крымского гонца "в животе не стало".
   Дальнейшая судьба Чихачева составителям справки осталась неизвестна, зато
они знали, что когда год спустя в Крым прибыл русский посол  Федор  Бегичев,
Сахиб-Гирей его "соромотил, нос и уши зашивал и, обнажа, по базару водил".
   Убирая эту справку в  ящик  стола,  Шувалов  подумал,  что,  слава  богу,
российскому военному атташе в Вене подобное возмездие не грозит.
   4
   С тех пор  как  он  стал  начальником  столичной  сыскной  полиции,  Иван
Дмитриевич сам не участвовал ни в облавах, ни в погонях,  но  изменил  этому