им почешет, потом передумает и пойдет слоном. Это, конечно,  против  правил.
Ну, царю в конце концов надоело, он говорит: "За кого взялся,  собачий  сын,
за какую фигуру, ею и ходи!" Годунов ровно и не понимает: "За кого  взялся?"
- "За коня!" - "Не брался, государь..." Нарочно гневит его, из себя выводит.
Царь, натурально, в амбицию: "С кем споришь, холоп? Ходи конем!" Годунов  не
уступает: не брался, и все тут. Божится, бестия, будто даже пальцем до этого
коня не дотронулся. Врет в глаза, да еще на  свидетелей  кивает:  они,  мол,
подтвердят, всю правду скажут. А бояре,  что  за  игрой  смотрели,  то  были
годуновские сообщники, вместе в заговоре. Они на коленки попадали, лбами  об
пол стукаются, вопят: "Не вели, государь,  казнить,  поблазнилось  тебе!  Не
брался он, Бориска-то, раб твой, за коника!" Царь аж  затрясся  весь.  Глаза
выпучил, ка-ак закричит: "Ходи конем!"  Тут  ему  в  голову  кровь  ударила,
захрипел и помер. Обычное дело в таком возрасте, к тому же после жирного.
   Кобенцель молчал. Он не знал, то ли нужно порадоваться гибели тирана,  то
ли осудить способ, каким заговорщики довели его до смерти.
   - Вот это я понимаю, чистая работа, - сказал Левицкий. - Не то что  ночью
в постели подушками душить.
   - Вы... Вы имеете в виду князя фон Аренсберга?
   - Он, правда, в шахматы не игрывал, не  по  его  характеру.  Но  картишки
очень даже любил. И азартен был, мир его  праху!  Если  бы  на  него  умного
шулера подобрать, можно было до сердечного  удара  довести.  Дали  бы  этому
шулеру сотенок пять, он бы уж расстарался. А убийцам  небось  многие  тысячи
заплатили. Не знают люди цену деньгам, ей-богу!
   Письмо жене Кобенцель так  и  не  написал,  но  уже  не  хотелось  дольше
оставаться  за  этим  столиком.  Он  расплатился  и   вышел   в   вестибюль.
Потоптавшись там, нерешительно приоткрыл какую-то дверь, в надежде,  что  за
ней окажется отхожее место. Оттуда  пахнуло  сыростью,  мрачная  лестница  с
выщербленными каменными ступенями вела куда-то вниз, в темноту.
   Вышедший вслед за ним человек в чиновничьей шинели спросил:
   - Вам в нулик-с?
   - Да, - смущенно покивал Кобенцель.
   - Это здесь.
   - Как-то, знаете...
   - Пойдемте, я вас провожу.
   Могильным  земляным  холодом  тянуло   из   подвала   и   ничем   больше.
Принюхиваясь,  Кобенцель  в  нерешительности  застыл  у  порога,  как  вдруг
почувствовал,   что   незнакомец   приблизился   вплотную,    со    странной
настойчивостью чуть ли не подталкивает его к  лестнице.  Стало  страшно.  Он
отскочил в сторону, толкнул стеклянную дверь с колокольчиком  и  выбежал  на
шумный, залитый солнцем проспект.
   4
   Задумавшись, провожая взглядом шуваловскую карету, Иван Дмитриевич  стоял
у окна, когда в гостиную без стука вошел сыскной агент по фамилии  Сыч.  Шел
он,  пританцовывая,  и  загадочно  улыбался,  словно  приготовил  начальнику
приятный сюрприз. Следом ввалился полицейский с мешком, который он  опасливо
держал перед собой на вытянутых руках.
   - Важнейшая, Иван Дмитриевич, улика! -  сияя,  сказал  Сыч.  -  Газеточку
позвольте.
   Он взял верхнюю из целой кипы только что доставленных  для  князя  свежих
газет, хотел положить ее на стол, но  почему-то  передумал  и  расстелил  на