не все ли равно?
А ведь еще и года не минуло, как она гадала на жениха: замыкала над Невой
амбарный замок, ночью вместе с ключом клала его под подушку. Бабы в
прачечной говорили, что тогда во сне суженый придет, попросит воды напиться.
Нужно только сказать: "Мой замок, твой ключ..." И приходил под утро водовоз
Семен Иванович, добрый человек и вдовец. Наяву-то поглядывал на нее, орехами
угощал. Ан нет же! Угораздило с душегубом спутаться. И ведь жалкенький был,
ободранный, уши в коростах. За три месяца ряху наел. По трактирам ходит,
пишет в тетрадку, как пирог с головизной печь, как - с сомовьим плеском. И
зачем, дура, молчала? Чего боялась? Дура, дура, какая дура, Господи! Разве
есть на свете что страшнее, чем с ним жить? Сколь душ на ее совести! А если
еще сегодня он кого порешит, не отмолишь греха. Впору на себя руки
накладывать. Одно остается: найти этого, с бакенбардами, и в Неву...
Господи!
Глаша металась по улицам, и наступил момент, когда она вдруг
почувствовала, что где-то он, сатана, здесь, поблизости. Собаки по дворам
его выдавали. То одна шавка, то другая начинала скулить жалобно и трусливо,
а то принимались брехать все разом. Видать, почуяли идущий от Пупыря волчий
запах.
Дважды Глаша подбегала к будочникам, звала их искать Пупыря, умоляла,
плакала, но первый испугался, второй стал заигрывать, хватать за подол, за
грудь, грозился в участок забрать как гулящую, коли не уважит его. Глаша еле
отбилась. Остановила даже карету с генералом, однако и генерал про Пупыря
слушать не захотел, и усатый офицер на коне, хотя она перед ним на колени
встала. Сидя на мокрой мостовой, Глаша смотрела, как удаляются всадники, как
весело играют конские репицы с аккуратно подрезанными хвостами, и выла,
раскачиваясь из стороны в сторону. Страшная догадка леденила душу: может, и
впрямь Пупырь государю нужный человек, раз никто его ловить не желает?
Может, не зря болтал?
Часы на Невской башне пробили четыре. Она встала и побрела домой.
Подойдя к дому, заметила пробивающийся снизу, из подвала, слабый свет.
Огонек дрожал в вентиляционном окошке, и сердце упало: значит, проворонила
его. Там он, вернулся.
Тянуло дымком, кое-где печки растапливали. Глаша растерянно топталась во
дворе, не зная, как быть, идти или нет, и проглядела, что свет в окошке
погас. Очнулась, когда Пупырь уже стоял перед ней. Она взглянула на него, по
привычке сжавшись, не сразу понимая, что впервые смотрит ему в глаза без
страха.
- Где была? - спросил Пупырь.
Глаша пожала плечами, независимо качнула грязным подолом и не ответила.
Принюхалась: одеколоном пахнет. И чего боялась? Что в нем волчьего?
Чиновничья шинель с меховым воротником, сапоги спереди надраены, а каблуки
грязные. А руки-то! Ну чисто обезьяна! Не сгибаясь, может на сапоги себе
блеск наводить.
- Оглохла? Где была, спрашиваю!
Она засмеялась:
- За тобой следила!
- За мной? - Он выпучил глаза. - И что видела?
- Все! Все видела!
Глаша смеялась, но почему-то слезы бежали по щекам.