взгляды, но не до такой же степени!
   Маринка, малинка, калинка, травинка, тропинка, осинка, льдинка, картинка,
пылинка, половинка, паутинка, тортинка, сука, блядь, что же ты наделала? Что
ж ты продалась козлам легавым? Разве мы с тобой не верили, что в России  все
еще наладится и запоет? Разве я тебя не утешал, когда  ты  перестала  в  это
верить? Я же тебя любил, пизда ты ментовская! Я ли  для  тебя  не  старался?
Разве я не пошел на ограбление банка только ради тебя и только ради тебя  не
стал феминистом и не тащил русских писателей из когтей русской  литературы?!
Мне этот банк на хуй не нужен!
   До Марины я людей не убивал. Тем более феминисток. После Марины,  кстати,
тоже. Не умел и не хотелось. Но покарать за  измену  было  надо.  Обычно  по
русской блатной традиции за измену карают в темных переулках возле синагоги.
Там удобно, но там, как назло, в этот вечер все  было  светло.  Освещение  в
Москве чудовищное, но темным переулкам возле  синагоги  повезло.  Еще  можно
было отомстить в темном переулке возле мечети; он тоже не так далеко от того
приличного места, где Марина гуляла с ментами. Но мы решили не отступать  от
традиции и отомстить у синагоги. Светло там, - ну, и светло.  Отомстить  все
равно можно. Мы подождали, пока Марина пройдет по переулку, и отомстили. Она
дрожала и пыталась что-то объяснить. Якобы она направляла ментов по  ложному
следу. Но мы ее не слушали. Мы очень обиделись. Мы ничего ей не простили! Мы
вспомнили, как она называла нас "очкастым хуем" и "падлой". Как мучила Славу
сравнением с Дантесом. Мы ее душили, а потом топтали ногами. Мы наступали ей
на  уши  и  зажимали  ей  рот  случайно  оказавшимся  рядом  томом   русской
литературы. Мы били ее по животу, прыгали у нее на  спине  и  возили  ее  по
асфальту до тех пор, пока Марина не стала частью асфальта.
   Нас осталось трое. Троим легче грабить банк. Легче прежде всего без бабы.
И грабить решили днем. Пусть менты знают, что мы  знаем,  что  они  про  нас
знают! Пусть будет, что будет. Но  будет!  Пусть  на  сайте  банка  "Пушкин"
ничего, кроме "Евгения Онегина", нет! Но пусть все увидят, на  что  способны
люди, вырвавшиеся из когтей русской  литературы!  Даже  Слава  успокоился  и
больше не плакал. Слава решил, что,  принимая  участие  в  ограблении  банка
"Пушкин", он дает новое звучание имени Пушкина.
   Все получилось так, как получилось,  -  плохо.  Технологии  ограбления  я
рассказывать не буду. Могут найтись подражатели, а подражать  тут  некому  и
незачем. Банки вообще грабить не надо, а русские банки - тем более!
   Слава остался у входа. Слава все-таки не  рискнул  зайти  внутрь.  Внутри
оказались только мы  с  Сережей.  Наличных  денег  в  банке  не  было;  лишь
сомнительные счета, цитаты из "Евгения Онегина"  и  признаки  духовности  на
лицах клиентов и служащих банка. В сейфах тоже ничего не было.  Только  один
небольшой продолговатый ящик; он находился в самом главном  сейфе.  Пока  мы
были в банке, Слава повесился  перед  входом.  Слава  оставил  записку,  где
написал, что ни к кому у него претензий нет, но  пережить  позор  ограбления
банка "Пушкин" он не может. Слава просил похоронить его рядом с каким-нибудь
местом, связанным с именем Пушкина.  Слишком  сильное  впечатление  на  него
произвела русская литература, из когтей которой его с таким трудом вытащили!
Сережу  застрелили  подъехавшие  менты.  Сережа  погиб  с  улыбкой.  Он  был
счастлив, что вырвался из когтей  русской  литературы  и  погиб  в  бою  как
мужчина. Продолговатый ящик остался у меня.
   Дома я его вскрыл. Там не было денег, золотых слитков,  драгоценностей  и
ценных бумаг. Там была только сопля; жирная такая  сопля.  Последняя  сопля,