потому что зимой холодно, а летом тепло; а если бы  летом  было  холодно,  а
зимой  тепло,  то  и  результат   с   количеством   людей   был   бы   прямо
противоположным.
   Любовь к мартышке навеки поселила  в  моем  сердце  революционную  песню.
Помню бессонную ночь, когда моя  маленькая  выстукивала  по  прутьям  клетки
"Беснуйтесь, тираны". На  следующий  день  я  подошел  к  райкому,  закричал
"Сатрапы" и затянул "Беснуйтесь, тираны".
   Дело было громкое. Мою маленькую привлекли свидетелем. И  я  и  она  вели
себя достойно. Я сразу заявил, что "Беснуйтесь, тираны", "Бесы" и "Бородино"
- мои стихи, и никого я не боюсь. Меня положили в психиатрическую  больницу,
якобы за ненормальность, но всему  человечеству  было  понятно  за  что:  за
политику!
   Меня, как ни странно, вылечили, я давно вышел, печатаюсь,  ко  мне  ходит
молодой поэт. Если мне его стихи не  нравятся  или  настроение  плохое  -  я
заставляю его таскать кирпичи. И он носит взад-вперед  две  большие,  плотно
уложенные сумки.
   Теперь он окреп, кирпичами его уже не удивишь. Сейчас, когда я вижу,  что
в его стихах нет чистоты и стремления к ясности и правде,  я  заставляю  его
сосать. Мне кажется, ему полюбилось сосать, и он нарочно приносит мне  стихи
про грязь и вонь. Если так пойдет дальше, то хватит сосать, буду его пороть.
   Отдам-ка старику рваный носок. Эстеты скажут: подумаешь, рваный носок.  А
вдруг у старика есть уже один рваный носок, а вместе с моим,  особенно  если
сердобольные или группа сердобольных заштопает, будет у него пара. Целая.  А
молодой поэт теперь уже точно не будет сосать.
   Я один раз был в библиотеке, старое такое здание, деньги занимал у мужика
знакомого, он там работал, зашли в хранилище - я ужаснулся. Неужели это  все
кто-нибудь читает?! Да пошли они все, и книги и писатели, - на  хуй!  Как  и
те, несчастные, сирые и запыленные, что приезжают в  Москву  за  колбасой  и
вообще.
   Но и меня не обошла  всеобщая  любовь  к  культурологии.  Люблю  портреты
разных эпох, где нарисованы такие же нормально сексуально озабоченные  люди,
как и мы.
   С литературными друзьями и  редакциями  отношения  у  меня,  в  принципе,
нормальные. Постоянно думаю -  кастрировать  их  и  удавить,  а  может  быть
сначала удавить, а  потом  кастрировать;  или  просто  удавить,  или  только
кастрировать?
   А вот пить боюсь. Так-то я точно знаю - я не то левый, не то  радикал;  а
вот когда выпиваю - путаюсь: то ли я радикал, то ли  левый.  Кстати,  то  же
самое и с Богом - то он есть, то его нет, то промежуточное что-то.  Особенно
сильно действует культ  безмятежного  фаллоса;  тут  поневоле  любую  троицу
забудешь.
   Но все равно - иди ко мне, Господи, потому что мне хорошо, а  зачем  тебе
быть там, где плохо,  Господи!  Особенно  сейчас,  когда  страна  наконец-то
открыла в должной мере Платонова, Васко де Гаму,  Абрама,  Ивана,  Ахматову,
Фому  Аквинского,  Адама,  Еву,  меня,  она  просто  не  может  духовно   не
измениться. И мои стихи в этом плане - не последнее дело, ведь я шел к этому
годами борьбы, я хочу создавать у читателя такие ощущения, чтобы душа  пела,
чтобы еб твою мать, чтобы струна звенела и мы шли бы через  тюрьмы,  лагеря,
ссылки к чистоте, правде и нравственности.
   А когда-нибудь  мы  все  вместе  -  я,  которому  больше  нечего  терять,