удержался и стал называть его так по примеру слюнтяев - в многочисленные
отверстия желто-ядовитого забора детского сада, за которым шумели и
барахтались его дрянные ровесники, налево и направо завидуя. Я завидовал
России, поскольку Петя был ее гражданином и она в любой момент могла с ним
сделать все что угодно. Я завидовал Петиным друзьям, всегда имевшим право
его безнаказанно тискать и толкать. И еще я завидовал толстокожей девочке,
что, мило болтая о разных детских глупостях, писала, и не только писала, в
соседний с Петиным унитаз в одно и то же время. Общие туалеты в детских
садиках являются причиной неизменных страданий для каждого уважающего себя
педофила. Это потом дети подрастут и разбредутся по разным странам и
помещениям.
Где зависть, там и ревность, и она тоже пришла - я немного ревновал Петю
к подушке, которая принимала его сопли во время тихого часа. Я сам хочу быть
твоей подушкой, Петя, и твоей Россией! Поверь, у меня на это вполне хватит
сил.
Зависть, ревность и легкий вуайеризм оказались приметами первого отрезка
нашего совместного с Петей существования - периода тихого счастья. Дальше
стало хуже. Потому что для нашего брата педофила встреча с отцами наших
любимых детей всегда сплошной кошмар. Мой вариант не явился исключением.
Возвращаясь домой в октябрьскую серую ночь, я, как всегда, думая о Пете,
наткнулся на здорового вонючего мужика, который, икая и шатаясь, поманил
меня к себе. Выросший в обстановке наследственного уважения к быдлу,
помойкам и прочим грядущим хамам, я беспрекословно подчинился. Мужик ласково
погрозил мне пальцем, икнув прямо в лоб: "Ах ты, педофилка упорная!" Так в
мою жизнь вошел Петин отец - работяга, забияка, алкоголик, но, в принципе,
далеко не самый худший русский образец.
Он занимал у меня деньги на водку, потому что не для того он, значит,
своего Петьку растил, чтобы разные педофилы теперь на него бесплатно глядеть
могли. Мне было не жалко денег. Просто мы, педофилы, по ночам кричим и
вскакиваем, вспоминая наших детей.
И потом мне совсем не хотелось, чтобы Петина участь была похожа на судьбу
Илюшечки, который родился в одном старом русском романе, потом долго болел и
умер. Отец Илюшечки тоже был алкоголик, и я, прекрасно помня эту жуткую
историю, терпел, как Петин отец пил у меня в доме и спал на моем диване.
"Раз пошел в педофилы, - уговаривал я себя, - так терпи! Такая наша доля".
Над диваном я повесил портрет Илюшечки. Портрет отец Пети вскоре пропил,
выдав Илюшечку за какого-то знаменитого русского мальчика.
Отцы - что! Отцы это еще ничего! Помимо отцов есть и другие
родственники... Вскоре меня нашла и Петина бабушка. "Ах ты, педофелюга
проклятая! - набросилась она на меня, когда я глухим ноябрьским вечером грыз
не то ручку, не то деревяшку, воображая, что это мой Петюшка - я еще больше
не удержался и стал звать его как в зоне козлов. - Ты зачем, поганец, на
внучка моего нацелился? Сталина на вас, педофелюг, нет!"
Дальше я стал вместо бабушки ходить в магазин за продуктами, пол в
квартире мыл теперь тоже я. За это мне позволялось почувствовать маленькие
педофильские радости - покормить Петю с рук в присутствии бабушки
популярными шоколадками "Марс" и "Сникерс". Петя требовал все новых
шоколадок и постепенно из ласкового и покорного олененка превращался в
толстое и угрюмое создание; Петин жир был для меня вполне оправдан. Кушай,
Петя, кушай!