нему язычком снизу доверху и вокруг. Я  находился  на  самом  краю  пропасти
блаженства.  Это  был  мой  первый  мальчик,  тем  более  такой   интересный
этнографически.
   Цыганская любовь горяча, горяча и коротка. Он убрал язычок,  быстро  меня
вытер и застегнул. Но член будет долго хранить  в  своем  сердце  не  только
плевки, но и след невзначай прикоснувшихся зубов.
   Мы вышли на улицу. Две минуты назад  наступило  Рождество.  Теперь  стало
по-настоящему холодно. Я,  плотнее  укутав  мальчика,  отвел  его  домой.  Я
поцеловал его; мы тихо и незаметно расстались.
   Господи, какой мальчик, думал я. Не мальчик, а судьбы подарок, и поет,  и
с членом знает что делать, какое растет поколение! Мы-то что, мы  уйдем  как
дождь, как дым, как плохой  парламент,  как  племя  пиздюков,  а  такие  вот
мальчики все сделают, все за нас допоют. Они не будут страдать от неврозов и
прочих надрывов, а если будут, то недолго -  день,  максимум  два,  они  уже
сейчас понимают, что такое флоп диск и маркетинг, а если  они  уже  в  таком
возрасте умеют плевать на хуй, то за них беспокоиться нечего, им не  страшны
грозы и морозы. Жаль, что я не увижу твой расцвет, мальчик, а твой  закат  я
точно не увижу, потому что у такого поколения закат  невозможен.  Оно  будет
всегда только цвести!  Этому  поколению  не  будет  грозить  Ирина  Павловна
журналом, и народный оргазм обойдет его стороной,  и  суицид  обойдет,  и  с
посторонним хуем оно будет вести себя ласково и благородно, а  что  касается
своего - неприступно. Это поколение - умоляю тебя, мальчик, - будет  жить  в
просторных светлых квартирах с видом на море, лес, океан, теннисный  корт  и
ночной Париж; оно сможет не бояться мафии и голодной зимы, любить  поколение
будет только негритянок. Разберется оно в цыганских дрязгах - хорошо, нет  -
еще лучше.
   Да, было время - позавидует  нам  с  мальчиком  далекий  совсем  потомок,
проницательный,  вальяжный,  ничего  от  него  не  скроется.  Говно   висело
сталактитами и давило  на  психику,  гардеробщик  дверь  ломал,  подъезды  и
туалеты узкие, негде развернуться, но мы любили, подведет итог потомок, были
любимы и не терялись перед говном.
   Кстати, вовсе не такая дура была старая русская  литература,  когда  она,
забыв погулять  и  отобедать,  занималась  дни  и  ночи  разбором  цыганских
финтифлюшек.  Когда  она,  сопя  и  закрыв  глаза,  ждала  минуты  цыганской
благосклонности.
   И мне захотелось по ее примеру все бросить,  устроиться  работать  в  тот
кабак, из беззаботного посетителя  -  в  жалкие  прихлебатели,  лизать  жопу
гардеробщику, все мной помыкают, а я живу только минутой, когда можно  снова
провалиться в цыганскую дыру. Но минутой жить нельзя.  Жить  надо  спокойно.
Тем более сегодня Рождество и на улице опять потеплело.
   Если по телевизору завтра покажут Гринувея, то зря.  Мы  его  только  что
прошли, он уже неинтересен, надо бы что-нибудь поновей.
   Я стоял на  пересечении  двух  типичных  московских  штук  -  бульвара  и
переулка. Выпал снег, первый, между прочим,  настоящий  снег  за  всю  зиму.
Земля   напоминала   юную    прекрасную    невесту,    убаюкивающую    своей
целомудренностью, истинной или мнимой - уже неважно, всю, с головы до пят, в
прозрачном, чистом и белом. Я неторопливо курил; ловил ртом и на руку свежие
снежинки. Кто бы мог поверить, что десятки раз ебаная-переебаная  до  самого
основания Москва еще способна на  такой  качественный  пейзаж  без  малейших
оттенков пафоса и романтизма? Юную прекрасную невесту напоминала Земля.