Дверь затрещала. Мы застегнулись, и вовремя. Гардеробщик, ворвавшись, не
извинился, он лихо вытащил из-под унитаза несколько очередных бутылок и так
же лихо нас покинул. Мы поспешили выйти. Я пропустил ее вперед, а как,
значит, зовут - специально не стал выяснять. Разве могут быть имена у звезд
и костров?
Что гардеробщик, думал я, он не выдаст, он ласковый, но у каждого
гардеробщика, как известно еще по школьным хрестоматиям, застрял внутри
динозавр и ждет своего часа, и если динозавр оказывается снаружи, то
гардеробщик жалуется хозяину кабака на измену любимой цыганки, хозяин тогда
лютует, к нему присоединяется гардеробщик - нет, увольте, с гардеробщиком,
как и с московской богемой, на одном огороде срать не надо.
Цыганка пошла искать своих, а я вернулся к Ирине Павловне, которая сразу
же возобновила свои претензии на журнал.
- Перед Хемингуэем мы все говно, - неожиданно повернула она.
В другое время я бы с ней поспорил, я бы ей показал Хемингуэя! Но теперь
мне уже было все равно, говно так говно. После того, как я проплыл буйной
дорогой цыганской дыры, говно открылось мне с совершенно неожиданной
стороны. Оно уже больше не пугало меня.
Я сослался на дела, и мы стали собираться. На выходе я встретил своих
знакомых, вечно эротически встревоженных осетин. "Проводите", - попросил я,
указывая на Ирину Павловну, и они с радостью затолкали ее в машину.
Рядом возник цыганенок, и мне оставалось только проводить его, неэтично
же отпускать мальчика одного! Ведь я ему был многим обязан... Не пройдя и
двадцати шагов, мы догадались зайти в любой подъезд якобы погреться.
Русские городские подъезды уже давно, к сожалению, ни на что не пригодны.
Сельские, возможно, и хороши, но городские - уже все. В них можно
мастурбировать (по слухам), уснуть на батарее (по мемуарам очевидцев), даже
поплакать и заняться двуполой любовью.
Но не другой. Поэтому нам с цыганенком пришлось особенно трудно.
И когда я впился пальцами в его волосы, опять же курчавые, но мягкие и
даже пушистые, берегись, идет конверсия - скоро из таких волос будут делать
швабры и мясные консервы, а он нежно и благоразумно расстегнул мне ширинку,
мы вздрогнули. Потому что наверху, или внизу, или практически совсем рядом
хлопнула, как охуевшая, дверь квартиры. Или кабина лифта. А я, обрадованный,
полез за сигаретами, всей этой болгарской дрянью, подумав, что цыганка уже
была, теперь что же - еще и цыганенок, хватит табор разводить. Но он
повелительно и ласково (где его только учили?) отодвинул волосами сигареты,
отобрал зубами и зубами же куда-то сунул зажигалку, поплевал мне на ширинку.
Потом провел язычком по молнии и по пуговицам, черт его знает, что было в
тот раз на ширинке - ах! Там были и молния, и эти металлические блядские
пуговицы - ведь это же была сборная ширинка! Так он добрался до трусов,
слегка опешив, пораженный идущим оттуда запахом одеколона, и несколько раз
их облизнул. Где были его руки - не знаю, я в принципе ничего не видел, в
городских подъездах темно, мэрия, никакого толку что вся из демократов,
совершенно разболталась, делать ни хуя не хочет, подъезд - слепой, и если бы
цыганенок не освещал его блеском своих глаз! Он вроде бы даже пел и как бы
невзначай пританцовывал. Потом он осторожно опустил центральную часть трусов
и поплевал на хуй. Подъезд снова осветился белозубой цыганской рожей.
Нежно и благородно, как это умеют делать только цыганята, он взял губами
мой оплеванный член и поднял его. Затем, как давеча по ширинке, прошелся по