при чем. Просто в кабаке -  сильный  сквозняк,  грузинская  гадость  ему  не
помеха, и если я, не дай Бог, простужусь и на другой день заболею,  то  ведь
голову как обручем сожмет, жар, слабость, высокая температура, скудный выбор
лекарств в аптеках, равнодушный взгляд вызванного на дом врача, я стану  вял
и безразличен, и вот уже цыгане всего мира идут, с танцами и медведем,  меня
навещать и утешать. Идут они дружной вереницей, медведь -  большой,  у  него
опухли яйца, потому что  всю  ночь  перед  этим  менты  били  ему  по  яйцам
кандалами. Разумеется, несправедливо; на  вокзале  кто-то  украл  чемодан  у
польского туриста, подумали на цыган, а  они  по  привычке  все  свалили  на
медведя.
   Ужин продолжался. Если обед в России всегда больше чем обед,  то  ужин  -
сама вырвавшаяся наружу духовность. Но,  славные  мои,  не  ждите  от  такой
духовности, предупреждаю и настаиваю, ничего хорошего.
   Мне нельзя пить. Как только я выпью, родная речь мне  уже  не  родная,  а
черт знает что, окружающая обстановка - сплошная зловонная яма, и я  начинаю
рваться наружу как духовность во время ужина, хотя  зачем  и  куда  рваться,
себя надо беречь, потом ведь  успокоишься  и  то,  что  порвалось,  придется
зашивать на живую нитку.
   "Тебе нельзя пить",  -  напомнила  мне  Ирина  Павловна.  "Пора  суицидов
прошла", - неловко огрызнулся я.
   А ведь мы встречались с Ириной Павловной не  просто  так.  Она  собралась
издавать журнал. Дело хорошее, и кому, как не ей, этим заниматься,  и  кому,
как не мне, ей помогать! Она всегда знала современную культурную походку  на
два шага вперед, более-менее представляла, что происходит на Западе. Когда я
пытался выяснить, что же именно там происходит, она загадочно  улыбалась.  Я
обижался. Мне казалось, что на такие вопросы надо отвечать честно  и  сразу,
как молодой солдат дембелю или офицеру.
   Вообще я давно хотел вызвать Ирину Павловну на конкретный  разговор:  что
же такое Запад? Это все - что не Восток? Или это все, что не Россия; а может
быть, Западу уже можно ничего не противопоставлять...
   Она откровенно избегала этого разговора и только подло меня спаивала. Она
издевалась надо мной, увеличивая  мои  комплексы.  Погоди,  я  еще  с  тобой
рассчитаюсь, пеняй тогда на себя! Тебя уже ждут вызванные мной всегда  и  на
все готовые осетины!
   В Москве рано темнеет, кофе пьют тоже мало, поэтому люди ходят  сонные  и
бестолковые. Список грехов русской столицы бесконечен, продолжать его  можно
до утра, но цыгане уже давно научились умело пользоваться этим списком.  Они
знают - какую бы свою  тоску  они  ни  несли,  эта  тоска  все  равно  будет
смотреться симпатично на фоне общей. Цыгане спокойны и  свысока  смотрят  на
остальных.
   Когда они снова остановились возле нашего  столика  -  о,  эта  старинная
манера бесшумно расхаживать по  залу  -  я  было  цыган  прогнал,  но  Ирина
Павловна остановила. И даже заказала что-то про тюрьму, свободу и  черемуху,
но я снова прогнал. Я  этой  душевности,  хватит,  при  коммунистах  наелся,
теперь другое время, одну и ту же жидкую похлебку дважды съесть нельзя.
   "Журнал , - Ирина выпрямилась, -  может  быть  разный".  Я  прихуел.  Мне
всегда казалось наоборот, что  все  журналы,  они,  того,  этого,  абсолютно
похожи. Лица, шрифт, бумага,  идеалы  -  все  одинаковое.  Но  Ирина,  дура,
скрывавшая от меня Запад, была другого  мнения.  Впервые  за  весь  вечер  я
внимательно на нее посмотрел - она открывала новые горизонты.