самовыражением, что все люди, - розовые шарниры детства  и  невостребованная
готовность улетать во Вьетнам на помощь нашим солдатам прямо с  диктанта  по
чистописанию, а тут, когда Вите гланды вырезали, умер Ворошилов, чтобы потом
про  него  ни  говорили,  все-таки  это  первый  красный  командир,  не  хер
какой-нибудь моржовый, Витя рыдал,  первая  истерика,  папа  с  аппендицитом
лежал, тяжелая форма, мама разрывалась на  две  больницы,  нет,  родители  -
вполне лояльные советские люди, но от  такого  неподдельного  детского  горя
даже они охуели, - срут по-разному; к сожалению, это не подтвердилось.
   Виктор Петрович собрался было спросить у Льва Николаевича,  когда  именно
тот заболел шекспирофобией и на сколько процентов зоофилии  в  "Холстомере",
но подумал, что это уже все равно, главное - мочить, мочить и мочить!
   Виктор Петрович стоял перед  книжным  шкафом  не  пресыщенным  сибаритом,
лениво выбирающим  забаву  перед  сном,  а  искателем  конкретной  программы
действий. Все не то, не то, не то, то!
   Виктор Петрович  сначала  даже  не  поверил  -  неужели  "Преступление  и
наказание", но  уже  засверкала  перед  ним  скрижалью  зовущая,  манящая  и
дразнящая строчка - ТВАРЬ ЛИ Я ДРОЖАЩАЯ, ИЛИ ПРАВО ИМЕЮ -  о,  миль  пардон,
мои извинения, граф, галантно улыбнулся Виктор Петрович, это же не Ваше!
   Город приготовился. Где-то наверху заплакал ребенок.
   Но тут Виктору Петровичу словно сделали духовный  аборт,  ему  все  стало
безразлично, ходить  со  Львом  Николаевичем  по  разным  местам  больше  не
хотелось.
   - Виктор Петрович, если хочешь, - предложил Лев Николаевич, -  я  передам
твои тексты в издательство Маркса и "Отечественные записки".
   - Хорошо, - вяло согласился Виктор Петрович, - а напечатают?
   - Я статью вступительную напишу, - обиделся Лев Николаевич.
   Виктор Петрович попытался вспомнить свою американку-мстительницу, которая
блядь, но образ совсем исчез, к тому же завтра по местной традиции,  бережно
передаваемой из поколения в поколение, придется с ужасом вспоминать  о  том,
что было сегодня, все равно духовное возрождение у нас невозможно, и  Виктор
Петрович замочил себя сам. И упал, но книжки из рук не выпустил.
   Город облегченно вздохнул. Ребенок успокоился.
   Лев Николаевич ушел, громко хлопнув дверью.
   Прощай, русская литература! Да здравствует русская литература! Бог  даст,
ей никогда не будет скучно и грустно,  тоскливо  и  одиноко  на  заслуженном
отдыхе! А печаль ее будет только светла! И пусть имя ее неизвестно, но  зато
подвиг-то какой!
   1991
   Московская песня
   Двадцать первого ноября покончила с собой, отравившись выхлопными газами,
известная советская поэтесса, народный депутат Юлия Друнина.
   А под самое Рождество я сидел в кооперативном  ресторане.  Со  мной  была
женщина, с которой меня много-много чего связывало. Я ее давно знал  и,  что
вполне возможно, даже любил.
   Поклон лирическому дневнику здесь не  при  чем,  просто  у  нас  завелись
деньги. Приехал из Америки один богатый хрен... Я-то сначала думал,  что  он
из Франции или там из Скандинавии, но потом  ясно  понял  -  из  Америки.  В
Америке и климат лучше, и герб поинтереснее, выше растут  деревья,  солнышко
ярче сияет, спектр радуги другой и, соответственно,  богатых  людей  больше.
Америка  -  это  Америка  и  все-таки  не  какой-нибудь  Магриб!  Где-то  мы