- Ага...
   Почему капитан сказал "ага", он не знал, равно как не знал, что сказать
еще. Опыт у него, конечно,  был  не  очень  большой,  но  вряд  ли  и  сам
полковник Полупанов знал бы, что делать дальше. Ни разу ни на лекциях,  ни
в учебниках ему не приходилось сталкиваться с прохождением сквозь стены  и
с людьми трехтысячелетнего возраста...



3

   "Батюшки светы, - испуганно подумал Куроедов, сообразив, что  задремал.
- Хорошо я, должно быть, выгляжу. Сижу на секторе с  закрытыми  глазами  и
дрыхну. Прикрою-ка я на секунду лицо руками, будто устал".
   Он  открыл  глаза  и  вместо  привычной  комнаты  сектора  с  портретом
археолога Шлимана в шубе с бобровым воротником увидел маленькую  сумрачную
каморку, на глинобитных стенах которой висели  какие-то  кожаные  изделия,
похожие не то на упряжь, не то на орудия пыток. Не будучи знаком ни с тем,
ни с другим видом кожгалантереи, он с интересом разглядывал их.
   "Ничего себе расхрапелся, это уже  какой-то  трехслойный  сон  во  сне.
Сначала снилось, что я заснул на секторе, потом - что я проснулся  в  этой
хибарке и - самое главное - что я вовсе не  сплю.  Но  вообще-то  немножко
странно - трехслойный сон это или пятисерийный с  продолжением,  -  только
что я действительно сидел на секторе и разглядывал выщипанные брови  Машки
Тиберман. Ну ладно, не хватало мне  еще  галлюцинаций.  Через  три  месяца
защищаться, а  я  сижу  на  секторе  и  дрыхну.  Представляю,  что  скажет
Флавников. Наш Александр Васильевич разрабатывает, очевидно,  новые  формы
гипнопедии. Не только обучение во сне, но и участие в заседании сектора  в
состоянии здорового, глубокого сна.
   Ну  ладно,  пора  кончать  с  этим  цветным   широкоэкранным   сном   и
просыпаться. Хватит".
   Куроедов несколько раз  энергично  согнул  и  разогнул  руки.  Мышечное
ощущение  было   обычным,   под   кожей   послушно   прокатились   бицепсы
гимнаста-второразрядника. Ущипнул правой рукой левую ладонь.  Почувствовал
некоторую боль. Почесал нос. И нос и мозг отметили почесывание.
   Глинобитная стена со странными предметами не исчезала. Мало  того,  сон
все углублялся. Теперь он уже был  звуковым  и  издавал  довольно  сильные
запахи. Сквозь небольшое оконце в  верхней  части  стены  доносился  гомон
людских голосов, мычание коров, блеяние овец, металлическое  позвякивание.
Резко пахло луком, навозом, мочой.
   Где-то в самой глубине сознания Куроедова вдруг  родилась  уверенность,
что он не спит. Уверенность эта все  крепла  и,  словно  пузырек  воздуха,
поднималась на поверхность, пока окончательно не овладела им. Мозг,  не  в
состоянии объяснить происходящее, казалось, перешел на малые обороты.
   Куроедов сильно прикусил кончик языка в последней попытке проснуться  -
а вдруг! - но уже твердо знал, что не проснется, потому что он не спал,  а
бодрствовал.  Самое  удивительное  было  то,  что  он  даже  особенно   не
удивлялся. Происшедшее просто не укладывалось  в  рамки  удивления.  Чтобы
удивиться чему-нибудь, надо  прежде  всего  допускать  возможность  этого.
Например, если бы Машка Тиберман вдруг замяукала на заседании, он  был  бы