их разделяли слова и жесты, и по сравнению с ними все было бессмысленно, в
том числе мои записи, которые их фиксировали. Послеполуденные часы,
ограниченные во времени звуком тормозов и шумом включенного мотора, которые
я проводила в постели с этим человеком, стали для меня важнее всего на
свете, отодвинув на задний план моих детей, победы на конкурсах, дальние
путешествия.
Всего несколько часов. Перед его приходом я снимала часы с руки. Он же
свои никогда не снимал, и я со страхом ждала минуты, когда он незаметно
взглянет на них. Если я выходила на кухню за льдом, я поднимала глаза к
стенным часам над дверью и отмечала про себя: "третий час", "час" или "через
час я останусь здесь, а он уедет". И с ужасом думала: "А где же настоящее?"
Перед уходом он тщательно одевался Я смотрела, как он застегивает
рубашку, надевает носки, трусы, брюки, поворачивается к зеркалу, чтобы
завязать галстук. Когда он наденет пиджак, все будет кончено. Я была уже не
я, а время, которое отсчитывало во мне свои секунды.
Как только он уезжал, на меня наваливалась тяжелая усталость. Я не
спешила приводить все в порядок. Я разглядывала стаканы, тарелки с остатками
еды, пепельницу с окурками, одежду и белье, разбросанные в коридоре и
спальне, свисающие до пола простыни. Мне хотелось сохранить этот беспорядок,
потому что каждый предмет хранил память о каком-либо жесте или миге, и они
сливались для меня в единую картину такой силы и драматизма, которые мне уже
не найти ни в одном музейном полотне. Естественно, я не мылась до следующего
утра, чтобы подольше удержать в себе его сперму Я подсчитывала, сколько раз
мы занимались с ним любовью. Мне казалось, что каждое новое свидание
укрепляет наши отношения, но, множась и множась, наши объятия и наслаждения
неизбежно отдалят нас друг от друга. Мы слишком бурно растрачивали наш запас
желания. Чем интенсивнее была наша страсть, тем скоротечнее она должна была
угаснуть.
Я погружалась в полудрему с ощущением, что сплю в его теле. Весь
следующий день я не выходила из оцепенения и жила лишь воспоминаниями о его
ласках, повторяя про себя произнесенные им слова. Он не знал французских
непристойных выражений или, скорее, не хотел их употреблять, потому что для
него они не несли в себе неприличного смысла - такие же слова, как и все
прочие (так звучали бы и для меня ругательства его родного языка). В метро,
в супермаркете мне слышалось, как он шепчет мне: "Поласкай губами мой член".
Однажды, на станции Опера, погрузившись в свои грезы, я не заметила, как
пропустила нужный мне поезд.
Постепенно наркотическое состояние проходило, и я снова полностью
отдавалась ожиданию его звонка, с каждым днем все больше страдая и тоскуя.
Когда-то чем больше я забывала уже сданные экзамены, тем очевиднее казалось,
что я их провалила, так и теперь - чем дольше он не звонил, тем крепче росла
уверенность, что он меня бросил.
Я то и дело покупала себе новые платья, серьги, чулки, а потом долго
примеривала их дома перед зеркалом - только это и доставляло мне
удовольствие в дни разлуки с ним. Недостижимый идеал, к которому я
стремилась - каждый раз удивлять его новым нарядом. Он едва успевал заметить
приобретенные ради него блузки или лодочки - пять минут спустя они уже были
сброшены и - до его отъезда - валялись где попало. И я очень хорошо знала,
что никакие тряпки не спасут, если другая женщина станет для него более
желанной, чем я. Все равно я не могла позволить себе предстать перед ним в