-    "Опель"...    "опель-аскона",    серебристый...     Ржавый     весь,
долбаный-передолбаный. Мужик в светлой куртке, в джинсах... брюнет, что  ли,
или шатен... Если кто-то и взял, то он, точно.
   - Номер машины? - быстро спросил голос.
   Серый напрягся и, припомнив, продиктовал номер.
   - Ладно, щенок, -  сказали  ему,  -  отсрочку  ты  заработал.  Но  только
отсрочку!
   Если что-то не получится, если этот подонок прорвется... ну, в общем,  ты
об этом узнаешь одним из первых.
   - Да пошел ты, - с тихим отчаянием сказал Серый в короткие гудки отбоя.
   Руки тряслись так, что повесить трубку на рычаг удалось  лишь  с  третьей
попытки.
   После этого он долго  стоял  в  будке  таксофона,  прислонившись  лбом  к
грязному стеклу, борясь с подкатывающим к горлу тошнотворным животным ужасом
и проклиная тот день, когда, польстившись на  высокий  гонорар,  впутался  в
чужую игру по неизвестным правилам, а скорей всего - и без правил...
   Он не заметил, как к будке подошел Лысый. Без церемоний потянув  на  себя
неподатливую дверь,  он  всунул  в  образовавшуюся  щель  плешивую  башку  и
спросил:
   - Ну ты чего, Серый? Сколько тебя ждать-то?
   - Да пошел ты в ж..., козел!!! - заорал Серый так, что разом запершило  в
горле, и, оттолкнув с дороги опешившего подельника, опрометью  бросился  вон
из будки.
   Грунтовка была узкая и, по всем  приметам,  малоезженая  -  лес  вплотную
подступал к двум неглубоким, уже  начавшим  затягиваться  худосочной  травой
колеям, в которых было полно  прошлогодней  сосновой  хвои  и  растопыривших
серые чешуйки мертвых шишек. Неподалеку от того места, где проселок упирался
в  четырехполосное  шоссе,  сосновый  бор  сменялся  непролазной   мешаниной
лиственного молодняка - берез, осин, чахлого малинника и высокой, по колено,
серебристо-зеленой травы, надежно скрывавшей догнивающие на корню  трухлявые
лапти невостребованных боровиков и россыпи невесть откуда  взявшихся  ржавых
консервных банок. Дорогу перегораживал сбитый из ошкуренных сосновых  жердей
шлагбаум, украшенный помятым и  облупившимся  жестяным  кругом,  на  некогда
красной  поверхности  которого  с  трудом  угадывался  белый   прямоугольник
запретительного "кирпича". Тянувшаяся параллельно шоссе заросшая канава,  по
дну которой лениво текла  черная  от  торфяной  взвеси  вода,  встречаясь  с
грунтовкой, ныряла в  забитый  лесным  мусором  кульверт,  почти  совершенно
скрытый от глаз свисающими прядями травы.
   За канавой кусты становились ниже, постепенно сходя на нет, словно душный
зной раскаленного асфальта и сизый туман выхлопных газов высасывали  из  них
жизненные силы. На желтой каменистой обочине, немного правее того места, где
грунтовка  обессиленно  выползала  на  шоссе,  белел  километровый  столбик,
увенчанный синей табличкой, утверждавшей, что от этого всеми забытого  места
до Москвы всего сто восемь километров.  На  противоположной  стороне  дороги
пейзаж оживлял  большой  фанерный  щит  с  аляповатым  рисунком  и  надписью
"БЕРЕГИТЕ ЛЕС  ОТ  ПОЖАРА!".  Чуть  ниже  этого  пламенного  призыва  чья-то
преступная рука вывела углем: "Палагушин - петух".
   Два человека, полдня изнывавшие от зноя и безделья в  раскаленной  кабине
милицейского "уазика", скрытого кустами обочины в двух шагах  от  шлагбаума,
успели изучить надпись вдоль и поперек. Обе передние дверцы автомобиля  были