перевязи забинтованной рукой поневоле внушал почтение. На груди у пана
Кшиштофа болтался чужой орден, на боку висела большая сабля с серебряным
офицерским темляком; по старой привычке Огинский держал грудь колесом,
как оперный тенор или балетный танцор, что в сочетании с бинтами,
шпорами и саблей действительно придавало ему весьма внушительный и
воинственный вид. Уразумев, что непосредственная опасность миновала,
трусливый авантюрист мигом оправился, встряхнулся, как это делает
выбравшаяся из-под крыльца курица, расправил перышки и преобразился в
героя, не щадившего живота своего за отечество.
Он видел, как из соседней палатки вынесли носилки, на которых кто-то
лежал, по грудь укрытый испачканной кровью простыней. Вокруг носилок,
мешая санитарам, увивались какие-то люди в адъютантских мундирах. Лицо
человека, лежавшего на носилках, показалось Огинскому знакомым, но
только встретившись с этим-человеком глазами, пан Кшиштоф сообразил, что
видит Багратиона.
Багратион был жив и находился в сознании. Это означало, что попытка
Лакассаня застрелить князя по какой-то причине провалилась. Возможно,
французу помешала та самая граната, а может быть, что-то еще - пану
Кшиштофу это было неинтересно. Для него не имело ни малейшего значения,
жив Багратион или уже умер. Главное, что Лакассань куда-то исчез, и пан
Кшиштоф от души надеялся, что кровожадный урод остался лежать среди
изувеченных трупов на поле боя, сам такой же неподвижный и холодный, как
и они. Теперь можно было с легким сердцем возвращаться к Мюрату и
доложить маршалу, что от его, пана Кшиштофа Огинского, руки пал генерал
Кутайсов, а Багратион, хотя и остался в живых, надолго выведен из строя.
Не беда, что не осталось ни одного свидетеля, который мог бы это
подтвердить: отсутствие Кутайсова и Багратиона в рядах русской армии
скажет само за себя. Мюрат, конечно, предпочел бы, чтобы вместо
Лакассаня погиб Огинский, но деваться ему будет некуда: он обещал
заплатить, и он заплатит.
Багратион повернул неестественно бледное лицо к одному из адъютантов
и что-то сказал. Адъютант, низко склонившись к носилкам, выслушал его,
кивнул и, придерживая шляпу, быстрым шагом направился к пану Кшиштофу.
Огинский насторожился, вспомнив неприятный эпизод, имевший место во
время его беседы с князем. Что, если Багратион заподозрил в нем шпиона?
Пан Кшиштоф огляделся, постаравшись сделать это как можно незаметнее.
Бежать было некуда, полагаться приходилось лишь на удачу и собственную
изворотливость. Между тем увешанный крестами и аксельбантами, как
рождественская елка, адъютант подбежал к нему и, небрежно откозыряв,
сказал:
- Господин поручик, князь Багратион желает вас видеть. Не
соблаговолите ли вы подойти к носилкам?
- С удовольствием, - солгал пан Кшиштоф, который в данный момент
ощущал вовсе не удовольствие, а сильнейшие опасения по поводу своей
дальнейшей судьбы. Допущенная им при первой встрече с Багратионом ошибка
теперь грозила самыми серьезными осложнениями, и он остро пожалел о том,
что князь остался в живых. Пану Кшиштофу не было никакого дела до судеб
России, Франции и даже его родной Польши, но своя собственная судьба
волновала его весьма сильно: избежав почти неминуемой гибели, он вовсе
не стремился снова играть в жмурки со смертью - во всяком случае, не так