перевязи забинтованной рукой поневоле внушал почтение. На груди  у  пана
Кшиштофа болтался чужой орден, на боку висела большая сабля с серебряным
офицерским темляком; по старой привычке Огинский держал  грудь  колесом,
как оперный тенор или  балетный  танцор,  что  в  сочетании  с  бинтами,
шпорами и саблей  действительно  придавало  ему  весьма  внушительный  и
воинственный вид. Уразумев,  что  непосредственная  опасность  миновала,
трусливый  авантюрист  мигом  оправился,  встряхнулся,  как  это  делает
выбравшаяся из-под крыльца курица, расправил перышки  и  преобразился  в
героя, не щадившего живота своего за отечество.
   Он видел, как из соседней палатки вынесли носилки, на которых  кто-то
лежал, по грудь укрытый испачканной кровью  простыней.  Вокруг  носилок,
мешая санитарам, увивались какие-то люди в адъютантских  мундирах.  Лицо
человека, лежавшего  на  носилках,  показалось  Огинскому  знакомым,  но
только встретившись с этим-человеком глазами, пан Кшиштоф сообразил, что
видит Багратиона.
   Багратион был жив и находился в сознании. Это означало,  что  попытка
Лакассаня застрелить князя по какой-то  причине  провалилась.  Возможно,
французу помешала та самая граната, а может  быть,  что-то  еще  -  пану
Кшиштофу это было неинтересно. Для него не имело ни малейшего  значения,
жив Багратион или уже умер. Главное, что Лакассань куда-то исчез, и  пан
Кшиштоф от души надеялся, что  кровожадный  урод  остался  лежать  среди
изувеченных трупов на поле боя, сам такой же неподвижный и холодный, как
и они. Теперь можно было  с  легким  сердцем  возвращаться  к  Мюрату  и
доложить маршалу, что от его, пана Кшиштофа Огинского, руки пал  генерал
Кутайсов, а Багратион, хотя и остался в живых, надолго выведен из строя.
Не беда, что не  осталось  ни  одного  свидетеля,  который  мог  бы  это
подтвердить: отсутствие Кутайсова и Багратиона  в  рядах  русской  армии
скажет  само  за  себя.  Мюрат,  конечно,  предпочел  бы,  чтобы  вместо
Лакассаня погиб Огинский,  но  деваться  ему  будет  некуда:  он  обещал
заплатить, и он заплатит.
   Багратион повернул неестественно бледное лицо к одному из  адъютантов
и что-то сказал. Адъютант, низко склонившись к носилкам,  выслушал  его,
кивнул и, придерживая шляпу, быстрым шагом направился к  пану  Кшиштофу.
Огинский насторожился, вспомнив  неприятный  эпизод,  имевший  место  во
время его беседы с князем. Что, если Багратион заподозрил в нем шпиона?
   Пан Кшиштоф огляделся, постаравшись сделать это как можно незаметнее.
Бежать было некуда, полагаться приходилось лишь на удачу  и  собственную
изворотливость.  Между  тем  увешанный  крестами  и  аксельбантами,  как
рождественская елка, адъютант подбежал к  нему  и,  небрежно  откозыряв,
сказал:
   -  Господин  поручик,  князь  Багратион   желает   вас   видеть.   Не
соблаговолите ли вы подойти к носилкам?
   - С удовольствием, - солгал пан  Кшиштоф,  который  в  данный  момент
ощущал вовсе не удовольствие, а  сильнейшие  опасения  по  поводу  своей
дальнейшей судьбы. Допущенная им при первой встрече с Багратионом ошибка
теперь грозила самыми серьезными осложнениями, и он остро пожалел о том,
что князь остался в живых. Пану Кшиштофу не было никакого дела до  судеб
России, Франции и даже его родной Польши,  но  своя  собственная  судьба
волновала его весьма сильно: избежав почти неминуемой гибели,  он  вовсе
не стремился снова играть в жмурки со смертью - во всяком случае, не так