которого суетились офицеры свиты. Шпага и треуголка князя валялись на
земле, и кто-то возился с левой ногой генерала, перевязывая ему колено.
Пан Кшиштоф не знал, что послужило причиной ранения - французская
граната или пуля Лакассаня, да это его и не интересовало. Он был уверен,
что умирает, и все, что происходило вокруг, потеряло для него какое бы
то ни было значение. "Как нелепо", - подумал пан Кшиштоф и, опустившись
на землю, стал ждать прихода смерти.
Кшиштоф Огинский не умер. Вероятно, в списках, заготовленных смертью
на этот страшный день, его имя не значилось. На перевязочном пункте,
куда его доставили в тряской двуколке, запряженной худой обозной клячей,
валившийся с ног от нечеловеческой усталости пожилой хирург осмотрел его
и удивленно поднял брови: после своих приключений на батарее пан Кшиштоф
имел вид смертельно раненого, истекающего кровью и находящегося при
последнем издыхании человека, тогда как на самом деле полученные им
увечья ограничивались легкой контузией, широкой царапиной на лбу и
небольшой рваной раной левого предплечья. Узнав от врача о том, что его
жизни ничто не угрожает, Огинский поначалу не поверил, но, когда
перевязка закончилась и ему было предложено покинуть перевязочный пункт
своим ходом, стало окончательно ясно, что хирург и не думал шутить. Пан
Кшиштоф осторожно спустил ноги с дощатого стола, на котором его
перевязывали, и неуверенно встал. Голова у него кружилась и болела, в
ушах звенело от контузии, ныла перевязанная рука, но все остальное как
будто и впрямь было цело и невредимо. Пан Кшиштоф сразу почувствовал
себя лучше, и липкий холодный пот, который не переставая сочился из всех
его пор на протяжении последнего ужасного часа, мигом высох. Огинский
понял, что смерть и на этот раз обошла его стороной, и несколько
воспрянул духом.
На утоптанной до каменной твердости, залитой кровью площадке вокруг
полотняной палатки перевязочного пункта яблоку негде было упасть от
лежавших и сидевших прямо на земле раненых. Многие из них издавали
мучительные стоны, кто-то громко молился, кто-то матерно ругался слабым
задыхающимся голосом; иные, самые тяжелые, лежали молча и неподвижно,
очевидно, находясь между жизнью и смертью. Пан Кшиштоф подумал, что мог
бы сейчас выглядеть точно так же, как эти несчастные, а может быть, и
хуже. Граната взорвалась совсем рядом, и то, что он отделался
царапинами, было настоящим чудом. Тут до него дошло, что Лакассань,
скорее всего, посчитал его убитым, и пан Кшиштоф возликовал: избавление
от этого жуткого типа казалось ему подарком судьбы - не менее
драгоценным, чем чудесным образом обретенная заново жизнь.
К перевязочному пункту то и дело подъезжали телеги с ранеными.
Бородатые ополченцы в полувоенной одежде и фуражных шапках, с заткнутыми
за пояс остро отточенными топорами правили лошадьми и помогали санитарам
сгружать раненых с подвод. Они переговаривались между собой грубыми
голосами, так коверкая на свой лад многие слова, что их язык был почти
непонятен пану Кшиштофу. Проходя мимо Огинского, они косились на него с
опасливым уважением: вид рослого черноусого гусара в испачканном землей
и кровью мундире, с обмотанной кровавым бинтом головой и висящей на