потравленных  кавалерийскими  лошадьми  хлебов   виднелись   оставленные
проходившей здесь армией нелепые и безобразные  монументы:  перевернутые
кверху колесами фуры, разбитые  орудийные  лафеты,  разнесенные  в  щепы
зеленые зарядные ящики и окоченевшие лошадиные трупы, на которых  лениво
копошилось сытое воронье. Большая старая птица, чей длинный острый  клюв
отливал вороненой сталью, насытившись, тяжело взлетела и уселась на обод
косо торчавшего кверху колеса перевернутой пустой  фуры.  Ворон  немного
повозился, устраиваясь  на  этом  насесте,  и  застыл  в  неподвижности,
напоминая уродливое и зловещее изваяние наподобие  каменных  химер,  что
украшают собой собор Парижской  Богоматери.  Испачканный  темной  кровью
стальной клюв был повернут в сторону дороги,  немигающие  черные  бусины
глаз смотрели прямо перед собой с равнодушием высшего существа, из  века
в век наблюдающего за бессмысленным  кипением  людских  страстей.  Когда
вдалеке послышался тяжелый топот копыт, ворон даже не повернул головы.
   Вскоре из-за поворота дороги показалась группа запыленных всадников в
синих мундирах с красными отворотами,  на  высоких  вороных  лошадях.  И
кони, и  всадники  выглядели  одинаково  отощавшими  и  измотанными.  На
осунувшихся  усатых  лицах  кавалеристов   застыло   выражение   суровой
сосредоточенности, глаза смотрели из-под надвинутых  киверов  сердито  и
настороженно. Всадников было чуть более десятка, а вернее, ровным счетом
одиннадцать. Десяток изукрашенных витыми шнурами гусар,  выстроившись  в
колонну  по  два,  конвоировал  одиннадцатого  всадника,  скакавшего   в
середине строя. Это был высокий широкоплечий брюнет с пышными усами,  не
лишенный той хищной, истинно  мужской  красоты,  которая  кажется  столь
привлекательной для женщин  определенного  сорта.  Впрочем,  сейчас  его
красота, была  почти  незаметна  из-за  пота,  пыли  и  крови,  которые,
смешавшись, причудливыми разводами покрывали все его  лицо  от  высокого
лба до твердого, отчаянно нуждавшегося  в  бритье  подбородка.  Красивые
серые глаза, погубившие множество женщин, смотрели сквозь  прорези  этой
запекшейся маски с усталым равнодушием  полной  обреченности.  Черноусый
красавец не был отчаянным храбрецом, но даже в жизни  самого  последнего
труса порой наступает момент, когда он  чувствует,  что  устал  бояться.
Теперь этот момент настал  для  пана  Кшиштофа  Огинского  -  последнего
отпрыска  захиревшей  боковой  ветви  славного   и   сказочно   богатого
шляхетского рода, карточного шулера,  авантюриста  и  личного  порученца
маршала Мюрата.
   Пан Кшиштоф, сгорбившись, безвольно трясся  в  жестком  кавалерийском
седле, вцепившись в луку связанными руками. Его синий драгунский  мундир
был грязен и изодран в клочья, один эполет оторвался  и  косо  свисал  с
плеча, хлопая пана Кшиштофа по пыльному рукаву в  такт  скачкам  лошади.
Голова пленника была непокрыта,  и  встречный  ветер  лениво  играл  его
грязными спутанными волосами. Пан Кшиштоф бездумно смотрел  прямо  перед
собой пустым остановившимся взглядом.  Мысли  его  были  беспорядочными,
отрывистыми и не вызывали у него  никаких  эмоций.  Огинский  смертельно
устал - устал настолько, что даже  перестал  интересоваться  собственной
судьбой. Впрочем, к чему интересоваться тем, что уже предрешено и  более
от тебя не зависит? Там, куда гусары двенадцатого  императорского  полка
везли пана Кшиштофа, его не ожидало ничего  хорошего,  и  он  уже  успел
свыкнуться с этой мыслью настолько, что перестал считать себя живым.  Он
все еще мог двигаться, говорить, видеть и чувствовать усталость, но  все