Кшиштоф, который вовсе не был ранен,  а  лишь  слегка  ушиблен  ружейным
прикладом.
   - Молодец, гусар! - похвалил его Ермолов. - Легко, говоришь... Вид-то
у тебя такой, словно тобой из пушки выстрелили... Впрочем, как знаешь. В
седле держаться можешь? Надобно съездить  на  левый  фланг,  расспросить
князя Багратиона о положении  дел  и  немедля  вернуться  с  докладом  к
светлейшему. Он Кутайсова  и  меня  туда  посылал,  да  мы,  видишь,  не
доехали. Кутайсов-то, Александр Иванович, убит, вечная ему  память.  Ну,
так сделаешь, гусар?
   - Не извольте беспокоиться, - пробормотал пан  Кшиштоф,  который  был
без памяти  рад  подвернувшейся  оказии  покинуть  обреченную,  как  ему
казалось, батарею. - Будет исполнено.
   - Ну, скачи, голубчик, - сказал Ермолов, и пан Кшиштоф поскакал.
   Он перемахнул через осыпавшийся, заваленный лежавшими друг  на  друге
трупами земляной вал и погнал коня прочь  от  холма,  на  котором  снова
началась бешеная пальба. Ему казалось, что  за  спиной  у  него  выросли
крылья. Естественно, ни на какой левый фланг он  скакать  не  собирался,
как не собирался разыскивать Багратиона и возвращаться  с  донесением  в
штаб Кутузова. Им владело одно единственное желание - как  можно  скорее
вырваться из этого ада, оставив поле  Бородинского  сражения  далеко  за
спиной. Сабля, которую он, сам не помня как, вложил в ножны, хлопала его
по бедру, простреленный ментик развевался за левым плечом.  В  седельной
кобуре обнаружился заряженный пистолет, и пан Кшиштоф взял его  в  руку,
решив стрелять во всякого, кто попытается его остановить.
   Огибая идущие в  бой  колонны  войск  и  места  горячих  схваток,  он
поневоле все больше забирал в сторону левого фланга русских  войск,  где
под мощным огнем неприятельской артиллерии с самого утра  твердо  стояли
тающие на глазах, но сохраняющие строгий порядок  каре  Измайловского  и
Литовского  полков.   Огинский   видел,   как   откатывались   от   этих
ощетинившихся  острым  железом   гранитных   четырехугольников   остатки
разбитой наголову французской конницы. Казавшаяся ему безумной храбрость
людей, продолжавших твердо  стоять  на  месте  под  смертоносным  градом
картечи, на какое-то, время настолько заняла внимание пана Кшиштофа, что
он даже забыл погонять свою лошадь. Кроме всего  прочего,  придерживаясь
того  направления,  в  котором  двигался  сейчас,  он  вскоре  неминуемо
оказался бы в самой гуще  боя,  между  каре  измайловцев  и  наступающей
тяжелой конницей французов. Он видел страшные груды одетых  в  блестящие
кирасы тел, лежавшие в нескольких десятках  шагов  от  передней  шеренги
русских, - там,  где  их  сразил  губительный  ружейный  залп.  По  полю
носились обезумевшие, оставшиеся без седоков лошади. Одна из них  бегала
кругами, волоча за собой убитого  кирасира,  нога  которого  застряла  в
стремени, пока, наконец, не упала, сваленная шальной пулей.
   Пан Кшиштоф в нерешительности натянул поводья, не желая  попадать  из
огня да в полымя. Справа от себя  он  увидел  скакавшую  по  полю  рыжую
кавалерийскую лошадь. Всадник  был  в  седле,  но  ему,  похоже,  крепко
досталось - он мешком лежал на спине лошади, обхватив ее руками за шею и
свесив голову так, что  она  была  не  видна  пану  Кшиштофу.  Его  поза
наводила на мысль о том, что он если не убит, то очень  тяжело  ранен  и
вот-вот свалится на землю. Мундир на нем был как будто зеленый, русский,
но так густо перемазанный грязью и кровью, что пан Кшиштоф не взялся  бы