говоря по совести, было нечем: за окном виднелся лишь засыпанный  снегом
сад, забор да белая крыша соседнего  здания  с  черными  пальцами  труб,
царапавшими низкое небо. От этого,  с  позволения  сказать,  пейзажа  на
графа Стеблова  находила  неизъяснимая  тоска,  и  он  снова  принимался
сновать взад-вперед по комнате, как ткацкий челнок по натянутой основе.
   Когда большие башенные часы в гостиной громко, на весь  дом,  пробили
десять, граф Алексей Иванович кликнул камердинера  и  облачился  в  свой
белоснежный кавалергардский мундир, сплошь усеянный крестами и звездами,
добытыми по большей части не в сражениях,  а  в  приемных  штабов  и  на
паркете дворцовых залов. Причесывая перед  зеркалом  височки  и  взбивая
надо лбом модный волосяной кок, граф вдруг замер, не  закончив  начатого
движения: на какой-то миг ему почудилось,  что  он  видит  себя  глазами
княжны Вязмитиновой.  Ощущение  было  не  из  приятных.  Графу  некстати
вспомнилось, как когда-то давно, еще в отрочестве,  его  лягнул  копытом
испугавшийся чего-то жеребец. То,  что  он  испытал  только  что,  очень
напоминало тогдашние его ощущения,  за  вычетом  разве  что  нестерпимой
физической боли.
   К завтраку он вышел с твердым  намерением  повторить  свой  неудачный
вчерашний визит и на сей раз попытаться повести дело несколько иначе.  В
конце концов,  княжна  и  в  самом  деле  могла  быть  невинной  жертвой
обстоятельств - жертвой, у которой, к немалому его удивлению,  оказались
довольно крепкие зубы. Слепо действуя в интересах людей, которые, вполне
вероятно,  расчетливо  оклеветали  княжну,  Алексей  Иванович   рисковал
получить сдачи и быть наказанным за грехи, совершенные другими.
   Потягивая кофе, он осторожно поделился своими соображениями с  графом
Бухвостовым и нашел в нем полную поддержку. Федор  Дементьевич  еще  раз
выразил  твердую  уверенность  в   невиновности   княжны   и,   зачем-то
оглядевшись по сторонам, шепотом поведал  флигель-адъютанту  подробности
героической борьбы княгини  Зеленской  за  право  опеки  над  состоянием
молодой Вязмитиновой. Не умолчал он также и о причинах, которые подвигли
княгиню на эту борьбу,  так  что  графу  Стеблову  сделалось  ясно:  его
главная свидетельница вряд  ли  заслуживала  доверия  и  свидетельницей,
строго говоря, не являлась.
   Алексей Иванович закурил пахучую сигару, дабы  скрыть  овладевшее  им
легкое смущение, и сообщил гостеприимному хозяину, что  намерен  немедля
нанести повторный визит  княжне  Вязмитиновой  с  тем,  чтобы  исправить
допущенные  накануне  ошибки  и  попытаться  с   ее   помощью   все-таки
разобраться в этом деле, которое теперь виделось  ему  далеко  не  таким
простым  и  ясным,  как  представлялось  вначале.  При  этом  сообщении,
которое, казалось бы, должно  было  его  обрадовать,  Федор  Дементьевич
вдруг как-то очень странно смутился, начал суетиться, прятать  глаза  и,
наконец, небрежным светским тоном заявил,  что  торопиться  не  следует:
необходимо, дескать, дать княжне немного остыть, поразмыслить  и,  может
быть, занять по отношению к гостю из Петербурга более разумную  позицию.
Молодость, сказал Федор Дементьевич,  не  признает  компромиссов  и  тем
очень часто наносит себе же непоправимый вред; так стоит ли,  воскликнул
он с несколько искусственным  пафосом,  нам  с  вами,  людям  опытным  и
искушенным, провоцировать подобные прискорбные недоразумения?  Выпьем-ка
лучше коньячку, сказал он, заговорщицки подмигивая, и вы мне  расскажете
последние столичные новости.