дышащего на ладан кузова. Хромированная рама далеко позади сверкала  бликами
заходящего солнца и вскоре совершенно пропала из виду. Хвост, если  это  был
он, безнадежно отстал.
   - Гут, матка, - одобрительно сказал водитель своему автомобилю.
   Он был даже отчасти благодарен тем двоим в джипе - сами  того  не  ведая,
они помогли  ему  проснуться.  Сказывалось  безумное  напряжение  нескольких
последних дней, и на протяжении примерно двухсот километров он клевал носом,
то и дело отключаясь от действительности,  то  забегая  мыслями  вперед,  то
возвращаясь назад,  в  полутемный,  провонявший  несвежим  пивом  и  лежалой
селедкой полуподвал, где за покрытыми  липким  светлым  пластиком  столиками
гомонили,  утоляя  жажду,  засаленные  гуманоиды  и  где  внешне  совершенно
неотличимый от них курьер с красными  от  недосыпания  глазами  передал  ему
безобидный с виду квадратик черной пластмассы - компьютерную дискету, сказав
при этом:
   - Учти, капитан, штуковина эта похлеще динамита, и покуда  она  с  тобой,
считай, что у тебя в кармане граната без чеки. Зазеваешься -  мокрого  места
от тебя не останется.
   - Зевать не обучены, - ответил он тогда, небрежным жестом убирая  дискету
во внутренний карман спортивной куртки, - доставим в лучшем виде, будь спок.
   - Желаю удачи, - все так  же  серьезно  сказал  курьер  и,  не  прощаясь,
поднялся и зашагал к выходу, сильно сутулясь и на ходу выковыривая из  мятой
пачки сигарету...
   А через две минуты снаружи громыхнуло, и в пивной посыпались стекла.
   Галдящая  толпа  возбужденных  гуманоидов  вынесла  его  наверх  как  раз
вовремя, чтобы  успеть  во  всех  подробностях  разглядеть  заворачивающийся
чудовищным штопором столб багрово-черного дымного пламени...
   Тряхнув головой, он постарался отогнать это воспоминание. Строго  говоря,
подумал он, чего-нибудь в этом роде и  следовало  ожидать.  Невозможно  даже
представить, чтобы эта мразь сдалась без  боя.  Как  же!  Столько  нахапано,
наворовано, а главное - власть, власть!..
   Он вздохнул. Сама смерть курьера не слишком выбила  его  из  колеи  -  он
прошел весь путь от Кабула  до  Грозного  и  навидался  всякого,  постепенно
приучив себя не  отворачиваться  при  виде  чужой  агонии.  Тем  более,  что
позволить себе малейшего проявления слабости он сейчас просто не мог  -  это
было  равносильно  самоубийству,  о   чем   красноречиво   свидетельствовала
незавидная судьба незнакомого курьера.
   ...Сила, думал он. Какую же огромную силу они набрали, сволочи! Огромную,
безжалостную, тупую. И реакция у них - будь здоров! Малейший укол, ничтожный
раздражитель - а зверь уже развернулся и - клыками... К черту, к черту!
   Не об этом сейчас надо думать, а о том, как живым добраться до  Москвы  -
всего-то километров двести! - и передать то, что надежно спрятано в  тайнике
под сиденьем...
   - Ты не обязан, - говорил ему генерал, тяжело облокотившись  о  гранитный
парапет и глядя, как струится внизу Москва-река. - Это моя война, а я больше
не твой командир. Риск большой, а орденов, сам понимаешь, не предвидится.
   - Какие уж тут ордена, - неловко усмехнулся он, уже зная, что  не  сможет
отказать этому человеку, какова бы ни была  его  просьба.  -  За  участие  в
гражданской  войне  ордена  не  полагаются,   -   процитировал   он   своего
собеседника,  не  принявшего  когда-то  звезду  Героя  России  за  чеченскую
кампанию.