Их оттянули прочь. Два раза споткнулись о шланги пенометов и  наконец
уселись в открытый "бобик", рванувший с места так, словно за  ним  гналась
новая волна взрыва. Степь задрожала, запрыгала, и  Рытин  в  потоке  ветра
почувствовал, насколько сильно обожжена у него спина. Манько сидел рядом и
наблюдал за убегающей возней, и у него, как ни странно, ХБ было в порядке,
не считая грязи и двух-трех несерьезных дырок.  Что-то  неуютно  кололо  в
бедро и пошарив в галифе, Рытин достал  нелепого,  размером  с  зажигалку,
резного чертика... То был брелок пилота.



                                    2

     Рытина свезли в санчасть. Спина чужой кожи не  просила,  поэтому  его
долго квачили холодной и липкой мазью, промокали  тампонами  и  заставляли
сдавать анализы, лежа на животе.
     Потапчука - так звали летчика - отправили  в  окружной  госпиталь,  и
дела его  были  плохи.  Об  этом  сообщил  вежливый,  хрустящий  портупеей
особист,  посетивший  Рытина  в  первый  же  день  его  больничной  лежки.
Записывал аккуратным почерком, переспрашивал, хмурился  и  вновь  повторял
вопросы: Рытин чуть не осатанел, в десятый раз описывая падение.
     Как только гость  исчез,  Рытин  достал  трофей.  Пузатенький  брелок
напоминал полуголого Черчилля, даже маленькая сигарета торчала  из  пухлых
губ и рожки были в пору и не казались лишними,  а  скорее  сквозь  макушку
двоякую мефистофельскую сущность. Губы кривились лукаво и в соавторстве  с
ладошкой, сложенной "щипчиками", как бы говорили:  "Денежки  счет  любят".
Нельзя сказать, что работа была искусной, но все же  она  являлась  точкой
приложения таланта - виднелись быстрые,  умелые  следы  резака,  наждачной
шкурки, а иные черты, лишившись скверного лака, вовсе готовы были ожить  и
зашевелиться.  Такие  штучки  Рытин  любил  -  именно  за   претензию   на
неповторимость. Но сейчас, проходя мимо бойких умельцев, Рытин товаром  не
воодушевлялся  -  берег  солдатское  жалование,  угомоняя  себя  мыслью  о
нездоровом явлении фетишизма.
     Но черт бы побрал этого дьяволенка...
     Почему он вдруг оказался в руках летчика, да еще в  то  время,  когда
ладони не должны сжимать ничего кроме штурвала? Может, Потапчук держал его
над приборной панелью - почти как автолюбители со своими уродами в лобовом
стекле? А может, он вообще не выпускал дьяволенка из рук? Хорош авиатор...
Рытину не хотелось ломать голову. То,  что  случилось  с  ним,  было  куда
значительнее и весомей, ведь доныне личного участия в  катастрофах  Рытину
принимать не приходилось. Лишь в институте, на картошке  в  осеннюю  пору,
стал свидетелем опрокидывания  целого  трактора,  что  по  хмельной  нужде
заехал в колхозный арык. Именно тогда он впервые увидел  страшную  рану  -
открытый перелом на ноге тракториста -  веселого,  бледного  и  смертельно
пьяного.
     Той ночью  Рытину  было  не  до  сна  -  навязчивая  мокрая  картинка
возникала то на подушке, то на  его  ноге.  Под  майкой  ползали  холодные
черви, а рука тянулась к  следующей  сигарете.  Все  же  его  сморило,  и,
проснувшись, он вдруг понял, что кончился его  тепличный,  полудевственный
период  синяков  и  ссадин  и  наступает  неизбежная  житейская  полоса  с