Мне хватило до смерти свечей и шампанского, роз, завтраков на рассвете,
трансатлантических телефонных звонков и импульсивных  авиаперелетов. Все это
делалось  для того, чтобы убежать от чашек горячего шоколада и грелок. И еще
потому,  что  мне  казалось,  что  пылающий  очаг  должен  быть   лучше  чем
центральное отопление.  Наверное  мне не  хотелось  признаваться,  что  меня
каждый раз затягивали в ловушку  стереотипы, такие же многословные, как розы
моих  родителей  обвивающие  входную  дверь. Мне хотелось найти  совершенное
соединение, никогда не дремлющий, безостановочный, мощный оргазм. Экстаз без
границ. Мне пришлось до дна  испить чашу романтики. Наверняка моя чаша  была
немного  пикантней,  чем  большинство  других. У меня всегда  был спортивный
автомобиль. Но  никогда нельзя увеличить скорость настолько, чтобы съехать с
дороги реальности.
  Это были последние  судороги моего романа с  датской девушкой, по имени
Инге. Она была конченным романтиком и анархо-феминисткой. Ей было трудно это
сочетать, поскольку означало  невозможность  взрывать  красивые  здания. Она
знала,   что  Эйфелева  башня  является   ужасающим  символом   фаллического
притеснения, но когда получила задание от своей начальницы подорвать лифт, с
тем,  чтобы  никто  не  мог опрометчиво  взбираться вверх,  измеряя  масштаб
эрекции,  она  вспоминала  о юных романтиках,  обозревающих Париж с высоты и
открывающих аэрограммы с сообщением "Je t'aime".
  Мы пошли в Лувр на выставку Ренуара. Инге надела партизанскую фуражку и
тяжелые ботинки для того, чтобы ее не приняли за  туристку. "Посмотри на эти
обнаженные  натуры"  -  сказала  она  (хотя  меня  не  нужно  было  к  этому
призывать). "Кругом тела - обнаженные, поруганные, выставленные  напоказ. Ты
знаешь сколько платили этим натурщицам?. Едва ли столько, сколько стоит сама
рамка. Я должна вырезать полотна из их рамок и отправиться в тюрьму с криком
"Vive la re i ta ce".
  Обнаженные  натуры  Ренуара  далеко не самые прекрасные в мире,  но все
равно,  когда мы  подошли  к  его  картине  "Булочница" Инге  заплакала. Она
сказала: "Я ненавижу эту картину, потому что она меня волнует". Мне хотелось
сказать ей, что таким образом и  появляются тираны, но  вместо этого говорю:
"Дело не  в  художнике,  а  в  картине.  Забудь  Ренуара,  сосредоточься  на
картине".
  Она спрашивает: "Ты знаешь, что Ренуар заявлял,  что  он рисует картины
своим пенисом?"
  "Не волнуйся", отвечаю я. "Он действительно это делал. После его смерти
на месте его пениса не обнаружили ничего, кроме старой кисточки".
  "Ты все выдумываешь".
  Разве?
  Постепенно мы решили  эстетический кризис Инге, принеся  ее самодельные
взрывчатки в несколько тщательно выбранных писсуаров.  Все они находились  в
длинных  бетонных  бараках,  совершенно  уродливых  и  вне  всяких  сомнений
предназначенных  для обслуживания  пениса.  Она сказала, что я не подхожу на
роль кандидата в помощники в борьбе  за новый матриархат,  потому что у меня
есть Сомнения в Правильности Этого Деяния. Это было серьезное обвинение. Тем
не менее разлучил нас не терроризм, а голуби...
  Моя работа состояла в том, чтобы ходить в мужские туалеты с чулком Инге
на  голове.  Сам  по  себе  этот  факт,  не слишком  бы привлекал  внимание,
поскольку мужские  туалеты довольно  либеральные заведения,  но  моя  миссия
также  состояла  в  том,  чтобы  предупреждать  парней,  стоящих  в  ряду  у