Бедняжка я. Нет ничего слаще, чем  погрязнуть во всем этом, не так  ли?
Погрязнуть в  сексе  из-за  депрессии.  Мне стоило  бы  помнить  девиз  моей
бабушки,  который  мог бы служить жизненным  девизом всем  страдальцам,  как
заботливое завещание. Эта болезненная дилемма, этот мучительный завет был не
для нее:  "Или  сри или убирайся из туалета". Правильно. В  конце концов мне
пришлось оказаться среди дерьма.
  Жаклин сделала мне  сэндвич и спросила есть ли  у меня  грязное  белье,
которое нужно  постирать.  Она пришла на  следующий день  и днем позже.  Она
поведала мне обо всех  проблемах,  стоящих перед лемурами  в  зоопарке.  Она
принесла  свою  собственную  швабру.  Она  работала  с  восьми  до  пяти,  с
понедельника по пятницу, водила Mi i и  брала книги в книжных  клубах. У нее
не было никаких фетишей,  фобий, фортелей  или фривольностей. Кроме того она
была одинокой, и она всегда была одинокой. Без детей и без мужа.
  Мое чувство к ней можно назвать  уважением. Не было никакой любви, да и
не  хотелось  ее  любить.  Меня не  тянуло  к  ней,  мне  даже  трудно  было
представить как можно ее желать. Все это  говорило в ее пользу. Мне  недавно
пришло  в  голову,  что  "влюбиться"  и  "балансировать  над   пропастью"  -
совершенно  одинаковые  понятия. Утомительно все время балансировать вслепую
на тонкой перекладине - один неосторожный шаг, и ты в пропасти. Мне хотелось
широкой дороги и стопроцентной видимости. Что в этом плохого? Это называется
взросление. Многие даже полируют чувство удобства  патиной  романтики,  хотя
она очень скоро облазит. Они долго пребывают в этом состоянии: раздавшийся в
ширину торс и маленький пригородный особнячок.  Что в этом плохого? Смотреть
вместе ночные передачи и, лежа бок о бок, храпеть в тысячелетия? Пока смерть
не разлучит нас. Юбилей дорогой? Что в этом плохого?
  Мое  чувство  к ней  можно  назвать уважением.  У  нее не было  дорогих
запросов, она ничего не знала о хорошем вине, никогда  не просила повести ее
в оперу  и была влюблена в меня. У меня  не было денег и не было морали. Это
был брак, сотворенный на небесах.
  Однажды, сидя в ее Mi i и поедая обед, из китайского бистро, мы решили,
что нам хорошо вместе. Была облачная ночь и поэтому мы не могли  смотреть на
звезды,  а кроме того  ей нужно  было вставать  в половине  восьмого,  чтобы
успеть на  работу. Я не помню даже, чтобы мы  спали вместе в  ту  ночь.  Это
случилось  в  следующую ночь,  в леденящий ноябрьский  холод,  когда в  моей
комнате горел камин. Мне даже  удалось достать  несколько цветов, потому что
мне это нравится, но когда дело доходит до поиска скатерти и чистых стаканов
я не слишком утруждаю себя. "Все что мы имеем с ней просто и обычно. Поэтому
мне это нравится. Этот  уют стоит  того, чтобы  понежиться  в нем".  Никакой
больше безалаберной жизни. Это как сад на балконе.
  За последующие месяцы, мой разум был залечен и мне не нужно было больше
мыть  полы и  тяжко  вздыхать о потерянной любви  и невозможных  шансах. Мне
пришлось пережить кораблекрушение и мне нравился мой новый остров с холодной
и  горячей водой  и  регулярными визитами молочника. Меня можно было назвать
апостолом  ординарности.   Друзья   выслушивали  мои   лекции   о   благости
повседневной жизни, похвалы по поводу легких нитей моего существования, а до
меня  впервые  дошел смысл того, что страсть хороша по праздникам,  но не  в
повседневной жизни.
  Мои друзья были более осмотрительны, чем я.  Они высказывали осторожное
одобрение  по  поводу  Жаклин,  относясь  ко  мне  как к умственно  больному
пациенту,  болезнь  которого   продолжалась   несколько  месяцев.  Несколько