помаленьку двинулись вниз с холма. Я во все глаза таращился на то диковинное
сооружение, пытаясь все-таки разобраться, что же это. Да только без толку.
Похоже, что спервоначала он задумывал лодку, но по ходу дела передумал и
захотел построить вместо нее дом, а еще потом решил: а, ну ладно, черт с ним
со всем, будь что будет, - и принялся попросту приколачивать доски без
разбору.
Снизу стоял здоровенный короб, размером примерно с жилой прицеп, а на нем
- еще один ящик. Ни тот, ни другой еще не были закончены, поэтому во многих
местах зияли сквозные дыры. Дыр вообще хватало, круглых и в форме
полумесяца. Сам строитель стоял спиной к нам на лесах на высоте автомобиля и
деловито прибивал фанерку на прореху в большой доске.
Судя по всему, он не слышал, как мы подъезжаем. Папа остановился прямо у
него за спиной и высунулся в окно машины.
- Эй, - зовет он, - а где Сагамор? Тот и ухом не повел.
- Эй, вы, там! - кричит папа.
Чудак знай себе колотит. Ну, мы с папой переглянулись и вылезли из
машины. Зиг Фрид тоже выскочил и давай носиться кругами, время от времени
останавливаясь, чтобы как следует облаять этого типа.
Папа, подумав, нажал на клаксон, но чудак по-прежнему ноль внимания.
Через минуту он прекратил молотить и слегка откинулся назад полюбоваться
результатом. Потом покачал головой и другим концом молотка принялся отдирать
фанерку и приколачивать на пару дюймов левее.
"Ту-ту-ту!" - сыграл папа на клаксоне. Тот хмырь снова окинул взглядом
свою работу, но опять остался недоволен и опять начал отдирать фанерку. Она
уже буквально на кусочки разваливалась.
- Нет, этак мы далеко не уедем. - Папа потер лоб. - Коли уж мы хотим
потолковать с ним, придется, видно, лезть к нему.
Он взобрался по лестнице на леса, а я следом за ним. Теперь мы видели
этого чудака сбоку, что было малость поприятственней, чем любоваться им
сзади. Он оказался постарше папы и, доложу я вам, виду самого что ни на есть
чудного. Да и одет тоже - в брезентовый комбинезон и белую рубашку с
оторванными рукавами, зато с высоким тугим воротничком и при галстуке,
заправленном под нагрудник комбинезона. А башмаков на нем и вовсе не было.
Он и вправду оказался лыс как коленка, только вокруг макушки, над ушами, шел
ободок реденьких седых волосиков. А когда он повернулся к нам, глаза у него
были точь-в-точь как у какого-нибудь бедолаги, который пытается поймать
такси в пробке в час пик. Этакие, знаете ли, ошалелые.
- Слишком поздно! - возопил он, завидя нас, и как начал размахивать
молотком у папы прямо перед носом.
- Для чего поздно? - Папа попятился и чуть меня не сбил.
- Нечего больше приходить сюда. Я пытался предупредить вас. Вас всех. Но
никто не слушал. Каждый занят погоней за всемогущим долларом, все погрязли в
пьянстве, лжи и разврате, и ныне уже слишком поздно.
- Где Сагамор? - заорал папа у него над ухом.
- Весь мир зачумлен грехом и коррупцией. Он грядет. Я пытался
предупредить вас. Армагеддон грядет.
- Папа, а что такое Армагеддон? - спрашиваю тут я.
- Не знаю, - говорит папа. - Но только, бьюсь об заклад, как он явится,
этот тип все равно не услышит, разве что он собьет его с лестницы.
Тут пападагнулся вперед и, едва ли не прижав рот к самому уху чудака, как