помаленьку двинулись вниз с холма. Я во все глаза таращился на то диковинное
сооружение, пытаясь все-таки разобраться, что же это. Да только  без  толку.
Похоже, что спервоначала он задумывал лодку, но по  ходу  дела  передумал  и
захотел построить вместо нее дом, а еще потом решил: а, ну ладно, черт с ним
со всем, будь что будет, -  и  принялся  попросту  приколачивать  доски  без
разбору.
   Снизу стоял здоровенный короб, размером примерно с жилой прицеп, а на нем
- еще один ящик. Ни тот, ни другой еще не были закончены, поэтому во  многих
местах  зияли  сквозные  дыры.  Дыр  вообще  хватало,  круглых  и  в   форме
полумесяца. Сам строитель стоял спиной к нам на лесах на высоте автомобиля и
деловито прибивал фанерку на прореху в большой доске.
   Судя по всему, он не слышал, как мы подъезжаем. Папа остановился прямо  у
него за спиной и высунулся в окно машины.
   - Эй, - зовет он, - а где Сагамор? Тот и ухом не повел.
   - Эй, вы, там! - кричит папа.
   Чудак знай себе колотит. Ну,  мы  с  папой  переглянулись  и  вылезли  из
машины. Зиг Фрид тоже выскочил и давай носиться кругами,  время  от  времени
останавливаясь, чтобы как следует облаять этого типа.
   Папа, подумав, нажал на клаксон,  но  чудак  по-прежнему  ноль  внимания.
Через минуту он прекратил молотить и  слегка  откинулся  назад  полюбоваться
результатом. Потом покачал головой и другим концом молотка принялся отдирать
фанерку и приколачивать на пару дюймов левее.
   "Ту-ту-ту!" - сыграл папа на клаксоне. Тот хмырь  снова  окинул  взглядом
свою работу, но опять остался недоволен и опять начал отдирать фанерку.  Она
уже буквально на кусочки разваливалась.
   - Нет, этак мы далеко не уедем. - Папа потер лоб.  -  Коли  уж  мы  хотим
потолковать с ним, придется, видно, лезть к нему.
   Он взобрался по лестнице на леса, а я следом за  ним.  Теперь  мы  видели
этого чудака сбоку, что было  малость  поприятственней,  чем  любоваться  им
сзади. Он оказался постарше папы и, доложу я вам, виду самого что ни на есть
чудного. Да и одет тоже  -  в  брезентовый  комбинезон  и  белую  рубашку  с
оторванными рукавами, зато с  высоким  тугим  воротничком  и  при  галстуке,
заправленном под нагрудник комбинезона. А башмаков на нем и вовсе  не  было.
Он и вправду оказался лыс как коленка, только вокруг макушки, над ушами, шел
ободок реденьких седых волосиков. А когда он повернулся к нам, глаза у  него
были точь-в-точь как у  какого-нибудь  бедолаги,  который  пытается  поймать
такси в пробке в час пик. Этакие, знаете ли, ошалелые.
   - Слишком поздно! - возопил он,  завидя  нас,  и  как  начал  размахивать
молотком у папы прямо перед носом.
   - Для чего поздно? - Папа попятился и чуть меня не сбил.
   - Нечего больше приходить сюда. Я пытался предупредить вас. Вас всех.  Но
никто не слушал. Каждый занят погоней за всемогущим долларом, все погрязли в
пьянстве, лжи и разврате, и ныне уже слишком поздно.
   - Где Сагамор? - заорал папа у него над ухом.
   -  Весь  мир  зачумлен  грехом  и  коррупцией.  Он  грядет.   Я   пытался
предупредить вас. Армагеддон грядет.
   - Папа, а что такое Армагеддон? - спрашиваю тут я.
   - Не знаю, - говорит папа. - Но только, бьюсь об заклад, как  он  явится,
этот тип все равно не услышит, разве что он собьет его с лестницы.
   Тут пападагнулся вперед и, едва ли не прижав рот к самому уху чудака, как