горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Но я
как раз говорил ему: что до нас, так  он  может  не  волноваться.  Мы  тайны
хранить умеем не хуже любого прочего в округе.
   - А то, - поддержал папа. - Будем немы как могила. Но не кажется ли  вам,
что это они здорово учудили?
   - Ладно, сэр, - сказал дядя. - Мы с тобой, Сэм, не в том положении,  чтоб
их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряжении живут  они  изо
дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да  ведь  от  этакого
напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да  решат  уйти
из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню  ни  одного
случая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.
   Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-то сказать, но все
больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.
   - Сагамор Нунан! - наконец заорал он. - Я.., я...
   Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчиво покатал табак  за
щекой и покачал головой:
   - Политика плохо сказывается на человеке, Сэм.  Я  вот  всегда  вспоминаю
двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покуда у  него
на заду вдруг не  выросла  плесень.  Ну  форменная  такая  плесень,  как  на
залежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог  понять,  в  чем  тут
дело. Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю
ходил к доктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить,  откуда  ж  она
берется, никак не удавалось, пока доктору не  довелось  побывать  в  суде  в
рабочее время. И там-то он все и понял. Оказалось,  недавно  там  установили
новую поливальную установку на газоне, и одна  из  струй  как  раз  заливала
ступеньку, где просиживал  штаны  Пиблс.  Стали  копать  и  докопались,  что
заболел он аккурат в тот день, когда эту установку поставили и  испробовали,
а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышло так,  что  он  все  эти  месяцы
сидел в луже.
   Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо  его  по-прежнему
оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, он  медленно
и тщательно вытер лицо, сделал  глубокий  вдох,  убрал  платок  в  карман  и
посмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается,  чтобы
не взорваться.
   - Сагамор Нунан, - произнес он тихо, но как-то сдавленно, - когда  десять
лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом,  я  обещал  им  сделать
этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в  кутузку  так  глубоко,  чтобы
почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельных  восемь
долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а  потом  два  года
назад, я обещал им то же самое. Они знали, - что я честно пытаюсь  выполнить
свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.
   И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню свое обещание.  Я
наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке, и к  тому
времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуков нянчить. И
тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы  сможем  с  чистой  совестью
смотреть людям о, глаза.
   Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти в отставку, продать
дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мне подумать  обо  всех
несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут все  распродать  и
бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал  заявление  об  уходе.