привели в Нюрнберг и бросили на улице. В мальчике приняли участие,  устроили
его. Были предприняты - безуспешные - розыски, чтобы  дознаться,  кто  он  и
почему над ним совершили то, что совершили. Розыски эти, видимо, встревожили
кого-то, и в 1833 г. несчастный юноша был предательски убит ударом  кинжала.
О нем написано много книг, но тайна так  и  осталась  нераскрытой...  Верлен
как-то  отождествил  себя  с  этой  загадочной  и  грустной   фигурой   (см.
стихотворение "Каспар  Гаузер  поет"  -  в  кн.  "Мудрость").  И  он  был  в
значительной мере прав. Он пришел в наш необычайно сложный и  страшный  мир,
все видя и чувствуя и не умея  в  нем  определиться.  Всякое  миропонимание,
правильно оно или ошибочно, всегда есть ориентировка и установление тех  или
иных иерархий и систем, подлинных или иллюзорных. Мы "расставляем"  в  нашем
сознании вещи, людей и явления в том или ином порядке - по их "ценности" или
"значительности".  Но  Каспар   Гаузер,   выйдя   из   подвала   и   впервые
соприкоснувшись с миром, не  знал,  что  важнее  и  интереснее:  солнце  или
чувство голода, бегущая собака или  боль  в  пятках,  колокольный  звон  или
городской голова. Но он видел, чувствовал и слышал это все вместе  -  самыми
чувствительными глазами, самым обостренным слухом, самой нежной кожей...
     Вот так и Верлен.  Это  основное  свойство  его  поэзии:  комплексность
переживания и взаимопроникновение  острейших  и  тончайших  впечатлений  при
полном отсутствии "иерархизирования". Утонченнейшая наивность или наивнейшая
утонченность пронизывает поэтические концепции лучших его стихотворений.
     Это свойство коренится, конечно, в психике Верлена, "вечного  ребенка",
но питательной средой для него явилась  социальная  атмосфера  конца  XIX  и
начала XX века, веяние которой он уловил много раньше, - чем  и  объясняется
его непризнание людьми его поколения и головокружительный успех у  поколения
более молодого. Эта атмосфера есть атмосфера грандиозной борьбы исторических
сил, в первую очередь труда и  капитала  и  во  вторую  -  капиталистических
группировок, причем эта борьба втянула в свое магнитное поле  буквально  все
элементы  жизни,  начиная  от  больших  философских   концепций   и   кончая
"проблемами"  тенниса.  Обмениваются  ли  Жорес  и  Клемансо  парламентскими
ударами, ставит ли публика на "англичанина" Ретца или на "француженку" Септр
в тотализаторе на Лоншанских скачках, ругается ли  Сезанн  с  руководителями
выставок в "Салоне", - все это формы великой Борьбы.  А  лихорадочная  жизнь
больших  городов,  всевидящая  и  оглушительно  орущая  пресса,   непрерывно
мелькающие сенсации  и  "злобы  дня"  -  смерчем  врываются  в  человеческое
сознание, властно требуя  от  него  утверждений  и  отрицаний,  восторгов  и
ненавистей.  Отсюда  и  "кризис  сознания"  у  представителей  промежуточных
социальных групп. Но надо признать, что и при самой устойчивой  идеологии  и
уверенной жизненной самоориентировке личность все же оказывается  во  власти
смутных и нерасчлененных реакций при соприкосновении со  многими  и  многими
жизненными  явлениями.  Правоверный  католик  и   воинствующий   материалист
одинаково  могут  "признавать"  (или  "не  признавать")  Родена,   одинаково
испытывать (или не испытывать) чувство необъяснимой  грусти  при  созерцании
осеннего  заката  и  т.  д.  И  Верлен  утвердил  правомерность  смутного  и
нерасчлененного, полифонического и полихромического восприятия мира,  сделав
мгновенное переживание поэтическим объектом.
     Это оказалось мощным освобождающим фактором в  сфере  внутренней  жизни
человека. Пусть поэтические "дети" и "внуки" Верлена переживали не  то,  что
переживал он, но переживали они приблизительно т а к, как  он.  В  одной  из
своих полемических статей Верлен сказал о  "непогрешимости"  (вспомним,  что