библиотеке. Читал, заражая своим волнением даже равнодушных к поэзии.
   Вот и сейчас.
   - Николай Васильевич, почитайте еще!
   Его никто не зовет "господин учитель". В этом одном - вызов
гимназическим порядкам.
   - Ну, пожалуйста, Николай Васильевич, хотя бы
   Крыленко посмотрел на часы, покачал головой: до конца перемены осталось
двенадцать минут. Будет скандал...
   Ну ладно: семь бед - один ответ.

   Милый друг, я умираю
   Оттого, что был я честен;
   Но зато родному краю,
   Верно, буду я известен.

   - Кто это? - пробасил с последней парты зачарованно слушавший учителя
долговязый паренек, один из самых начитанных и смышленых.
   - Добролюбов, - ответил Крыленко и пытливо обвел глазами класс,
стараясь понять, говорит ли мальчишкам что-нибудь это имя.
   - Кто, кто?..
   - Добролюбов. Никогда не слыхали?
   Класс молчал.
   - Хорошо, я расскажу о нем на следующем уроке.
   - А сейчас еще стихи! - умоляюще произнес долговязый.
   И хором все подхватили:
   - Стихи, стихи!
   За плотно закрытой дверью школьный коридор гудел большой переменой. Со
двора доносились возбужденные голоса, цокот копыт и тарахтенье коляски по
мостовой.
   - Ладно, вот вам стихи...

   Известно мне: погибель ждет
   Того, кто первый восстает
   На утеснителей народа;
   Судьба меня уж обрекла.
   Но где скажи, когда была
   Без жертв искуплена свобода?


   - Рылеев... Рылеев... - раздалось сразу несколько голосов.
   - Да, Рылеев, - подтвердил учитель. - Предчувствие не обмануло поэта.
Он действительно погиб за край родной. Слова не разошлись с делами.
   - А теперь Пушкина!
   Это стало уже традицией. Каждый урок, чему бы ни был он посвящен,
заканчивался пушкинскими стихами.
   - "Во глубине сибирских руд", - медленно, тревожно начал Крыленко и
почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Волнение его тотчас
передалось ученикам - он прочел это по их напряженным, посерьезневшим
лицам, по едва раскрытым губам, беззвучно повторявшим за ним
величественные и горькие строки поэта: